Людмила Зыкина - Песня

Прозвучала моя фамилия. Я подошла к Н. Тихонову — сердце, думала, выскочит от волнения из груди, — взяла в руки диплом и коробочку с медалью лауреата. Потом мне дали сказать несколько слов… Я благодарила партию и правительство за такую оценку моего труда, за внимание к песне, а сама думала о том, как начинала свой путь к Песне, как простой девчонкой из Черемушек стояла перед конкурсной комиссией хора имени Пятницкого. Вспоминала, как пришла на эстраду, как требовали от меня администраторы обязательно завлекающей частушки или шлягерной советской песни, как пришлось утверждать свой «жанр», как в сборных концертах приходилось вызывать на творческое соревнование псевдонародных исполнителей. И вот русская песня, восхищающая весь мир, впервые получила столь высокую награду Родины…

Много всяких откликов, статей появилось в печати после присуждения мне Ленинской премии. Для меня же самыми дорогими были две строки из «Известий»: «Ленинская премия певицы Зыкиной знаменует официальное признание и торжество ее исполнительской манеры и стиля».

А совсем недавно в Париже мне была вручена медаль «За художественное воспитание»; она присуждается деятелям культуры, творчество которых способствует формированию вкусов публики в духе гуманизма и народности в искусстве. Как видно, идея бережного отношения к фольклору как национальному богатству получает все большую поддержку не только у нас в стране, но и на Западе. Проблемы современной и старинной народной песни имеют непосредственное отношение к будущему нашей культуры, нашего искусства. Вот почему читатель, конечно, не мог не заметить моей взволнованности. Моей явной пристрастности в этом разговоре.

В минуты раздумий о жизни, о своей работе в Песне мне всегда слышатся голоса русских женщин.

Голос бабушки.

Голос Лидии Андреевны Руслановой.

Думаю, что трудно найти в нашей многонациональной стране человека, который не знал бы этого имени. Бесконечно счастливы те, кто работал вместе с ней, слушал ее песни, учился у нее подвижническому отношению к искусству.

По стареньким патефонным пластинкам я выучила все ее частушки и страдания. А встретила впервые в 1947-м, когда сама уже пела в хоре имени Пятницкого. Мы выступали в первом отделении, а во втором должна была петь Русланова.

Я протиснулась к щелке у кулисы и увидела, как вышла на эстраду и низко поклонилась публике царственная всем своим обликом Лидия Андреевна.

Чуть поведя плечами, она «выдала» такую озорную частушку, что ее пение потонуло в веселом смехе и рукоплесканиях зала. А потом — никогда не забуду — она мгновенно переменила всю тональность выступления: запела «Степь да степь кругом». Жест ее был поразителен — она только и сделала, что опустила концы платка на грудь да подняла руку, — и уже бескрайняя, зимняя (сибирская или донская) степь предстала перед глазами…

Русская песня на концертной эстраде… Блистательные имена — Анастасия Вяльцева, Надежда Плевицкая, Ольга Ковалева, Ирма Яунзем… Среди них Русланова занимает свое, особое место.

Порой мне казалось, что память ее на песни — старинные плачи, причеты, страдания — неисчерпаема. Из своей «кладовой» она могла извлечь любой напев, любую мелодию — столько песен она знала с детства, еще с тех лет, как «пробовала голос» в родной деревне в Саратовской губернии, и ей всем миром справляли новые онучи.

Девочкой она пела в церкви; как-то старая плакальщица в деревне захворала, и ей пришлось петь над гробом. Стоял в ту пору жестокий холод, мороз пробирал ее, и плакала она не только по обязанности.

Лидия Андреевна рано осталась без родителей и воспитывалась в приюте. Потом работала на мебельной фабрике, где тоже пела. Только не на сцене, в клубе, как сейчас, а прямо за работой. Затем выступала перед красноармейцами на фронтах гражданской войны. С годами искусство Руслановой узнала вся страна.

Говоря о русской песне, Лидия Андреевна преображалась буквально на глазах. Она ведь слышала такие хоры, такое многоголосие, которое только и сохранилось теперь на валиках фонографа в фольклорных фонотеках.

Я еще застала такое пение. Было мне девятнадцать лет, и в одной орловской деревне слышала я «улицу» — пели в тот послевоенный год все больше старухи…

Вот это был хор!

Три, пять… десять подголосков — у каждой певицы своя строго определенная партия.

Каждая песня приобретала какой-то непередаваемо фантастический смысл…

Русланова удивляла многих фольклористов — собирателей песен. Но она не просто хранила свои богатства, а дала им новую жизнь.

Когда на эстрадах разных стран я слышу овации, обращенные к русской песне, невольно думаю о Руслановой, о ее бесценном вкладе в пропаганду народной песни.

Лидия Андреевна создавала, по существу, эстрадно-театральные миниатюры. Вот она уже начала песню, как вдруг у рояля непонятно для чего появился Михаил Гаркави. Зритель недоумевает. Русланова поет, не обращая на своего партнера никакого внимания. И лишь к середине песни как бы замечает неизвестно откуда взявшегося конферансье. Прервав пение, она бросает какую-то озорную реплику. Тот смущенно краснеет… Актерски это было сыграно великолепно.

И тогда из ее клокочущей души вырывается частушка:

Делает паузу и ласково бросает:

Сконфуженный грузный Гаркави поспешно скрывается за кулисой.

Зал неистовствует, решительно требует повторить…

Это умела делать только она, Лидия Андреевна.

Каждая ее песня превращалась в своеобразную новеллу с четким и выпуклым сюжетом. Если правомерно понятие «театр песни», то оно прежде всего относится к Руслановой.

Она никогда не плакала на сцене. В зале всхлипывали, доставали платки. А Лидия Андреевна хоть бы раз проронила слезинку.

Эта сдержанность чувств, эмоциональная строгость — характерная черта русского народного пения.

И Русланова, не учившаяся сценическому мастерству, и высокопрофессиональный музыкант Захаров были, несомненно, правы — без глубокого внутреннего «наполнения» нельзя всколыхнуть зрителя, захватить его воображение.

«Девочка, — как-то сказала она мне, — ты спела «Степь», а ямщик у тебя не замерз. Пой так, чтобы у всех в зале от твоего пения мурашки побежали… Иначе — и на сцену не стоит выходить».

Леденящее ощущение гибели, замерзания в эпическом сказе «Степь да степь кругом», конечно, связано не только с физическим ощущением холода. Певец преломляет в собственном сознании этот тягостный сгусток чувств, эти драматические по накалу последние слова, выступая достоверным — при наличии таланта — или малоубедительным — при отсутствии такового — интерпретатором агонии умирающего ямщика.