Макс Армай - 33 Буквы

Туманный, тёмный хоровод,
Времён безумный приворот —
— Всё, смертным что несёт судьба,
Отныне обойдёт меня.

И буду жить лишь в те я дни,
Что от твоей полны любви,
Когда я мог, хоть сотню раз,
Пропасть в сияньи твоих глаз.

И вот, разрушится кольцо.
И смерти сморщится лицо.
И время, наши слив пути,
Оставит в вечности любви.

Слишком сильно любил, слишком мало просил,
Слишком верил и слишком боготворил.
Слишком много всего, в чём я меры не знал,
И тебя, от того, упустил, потерял!

И в смятении, в ярости, или в слезах,
Я мечусь, словно в храме — расстрига монах:
И не в силах вернуть, и не в силах забыть,
То пытаюсь дышать, то хочу вдруг не быть.

Ветер пронёсся, как вздох бытия.
Погасла свеча одного ещё дня.
И мокрой вороной, на старом заборе,
Сижу и, с тоскою, смотрю на былое.

А в небе, как в сердце, давно пустота.
От вечных вопросов болит голова.
Но сколь не прошу я пространство иное,
По-прежнему полнюсь не смыслом, а болью.

И только ладонями горькой судьбы
Меня кто-то мнёт в мягкий ком густоты,
Чтоб после, отбросив кусок, как чужое,
Слепить из меня уже что-то другое.

Коронован на царство любви,
Но, увы, шутовскою короной.
Птицу-счастье берёг в груди,
А она оказалась вороной.

Думал радость в моих глазах,
Но узнал, вдруг, что это слёзы,
Что остался я на бобах,
Не стихами, а горечью прозы.

Где-то песню поёт судьба,
До меня же доходит лишь шёпот:
— Ты всегда был наивный дурак,
И за снег принимаешь копоть.

Что ответить? Быть может и так!
В каждом ангеле — свои черти!
Но я верю, что свиснет рак,
И причём, до моей ещё смерти.

Сердце твоё — камень.
Я словом твоим — ранен.
Во взгляде твоём вижу холод.
В душе же — к другому голод.

Как бешенный конь — время.
Лишь горе и боль — его стремя.
Он мчится, взметая гриву.
А жизнь моя — тенью, мимо.

Ветер крыльями машет,
Веток рвёт паруса.
Город, тысячью башен,
Злобно смотрит в глаза.

Мрачным пламенем окон,
Отражая закат,
Ненавидящим оком,
Как воротами в ад.

Призывает и манит
Погрузиться во тьму:
Ведь не смоешь слезами
Боль и злую судьбу.

Я пойду, но чуть позже.
А пока — жду звезду,
Чтоб серебряной кожей
Встретить вечную тьму.

Срок наступил. Исполнились знаменья.
Из неба вырвана последняя звезда.
Хлеба опять превращены в каменья,
А всё вино — в святую кровь Христа.

И нет надежды — всюду только тленье,
Да чёрный снег — зола былых утрат.
И мир объят, из тьмы восставшей тенью.
И в царстве божьем, вместо рая — ад.

Я, на косном теле бытия,
Лишь узор из мыслей и огня,
Сочетание случайного с возможным,
Слишком мелкого, но с чем-то очень сложным.

Ни понять себя, ни с миром примирить,
Остаётся сомневаться лишь и жить.
И лишь в редкие, тревожные мгновенья
Горько чувствовать бессмысленность Творенья.

Не устоять пред волею небес.
Звезда взошла, и стрелки на зените.
И прошлое уж не имеет вес,
Когда натянуты совсем иные нити.

Звезда взошла. Я слышу её песнь.
И я — лишь тело этого потока.
Я знал давно пропетую мне весть,
Но бился яростно с неотвратимым роком.

Но равнодушная тверда рука. —
— Я для неё, что лёгкая котомка:
Я буду там, где был во все века,
И даже ярость не изменит срока.

Сквозь тьму небес прочерчен ложный след —
— Звезда кровавая, с зловещей бородою.
И как и раньше, раз в полтыщи лет,
Мне путь открыт в неведомое мною.

Но призрачно колеблется звезда
И тень бросает на мою дорогу.
И я боюсь, что также, как всегда,
Я не приду ни к дьяволу, ни к богу.

И словно узник, заточённый в мир,
Я задыхаюсь, не найдя иного.
Я рвусь туда, где был бы не один,
Но всякий раз, судьбой обманут снова.

У мира тёмная душа,
Что каждому даётся ношей,
Кто, только лишь начав дышать,
Стал бугорком на его коже.

Она, как смутная вина,
Лишает каждого покоя:
Мир, жаждая познать себя,
Себя же режет сам до крови.

Страданием наполнив миг,
Он постигает себя в боли.
И только, кто им позабыт,
Пьёт счастье от земной юдоли.

Июнь, в конце, расплавился под солнцем.
И жидким золотом дразня остатки бурь,
Края времён, словно пространство — Морзе,
Преодолел и перетёк в июль.

Но небеса и там пылали тоже,
До цвета белого нагревши синеву.
И от ожогов на нежнейшей коже,
Уже июль метается в бреду.

Времён крутящийся волчок.
Судьбы безжалостный сачок.
Закручен, пойман, скомкан в мяч,
В безумный смех и горький плач.

Мгновенье — в толщине веков.
Звено — в цепи стальных оков.
Как холод смерти на губах,
Несу свободу я и страх.

От счастья хоть и не бегу,
Но гнёт судьба меня в дугу,
Чтоб каждый выкрутив сустав,
Вновь убедить, что я не прав.

И в клокотаньи бурных чувств,
Мне мир — заботливый Прокруст:
Обрежет всё, словно изъян,
То, что не входит в его план.

Но где-то, в смутной синеве,
Обещан я иной судьбе,
Чтобы опять, сквозь страх и боль,
В который раз, начать всё вновь.

Стучали глухо молотки.
Лопаты землю грызли.
Весь день ворочал я столбы,
Словно дурные мысли.