Николай Белоцветов - Небесный хор

И в тишине так внятна дробь дождя,
Так пряней запах мяты и корицы,
И так легко соблазну покориться,
Средь орхидей и кактусов бродя.

Пусть только миг дано продлиться сну
И никогда не будет повторенья,
Но видеть вновь то робкое горенье,
Той первой встречи первую весну…

Прибоем снов вспененные покровы
Подушек легких. Жар и полубред.
Лежишь, грустишь под тяжестью лиловой
Часы стоят. Замешкался рассвет.

Все ночь да ночь! Соседка с ундервудом
И детский плач за дальнею стеной.
Автомобиль случайный с грозным гудом
Проносится по пустоши ночной.

Нет, не грусти, что двор так мал и тесен!
Мир — не квадрат, очерченный окном.
В тумане дня и в сумраке земном
Такой простор для плача и для песен!

Так хорошо почувствовать вблизи
Свой смертный час, безветренный и ясный!
Но над судьбой душа твоя не властна,
И не поднять визгливых жалюзи.

Бессонница… Тревожно бредит дом.
Исходит пес в истошном хриплом вое,
Томится ночь под звездным колпаком,
И бег часов, как сердца перебои.

Трещит мотор, как четкий пулемет.
Заполнен сумрак уханьем орудий.
Далекий зов… О, кто его поймет!
Услышит кто тоскующих о чуде!

Сомкни глаза! Забудь телесный вес,
Забудь себя, развейся и исчезни
В купели звезд, в прозрачной зыбкой бездне!
Не подымай с грядущего завес!

Как стекол боль в заплаканный, осенний,
Дождливый день, как призраков томленье,
Как вечного забвения река,
Как пламя свеч великого Пятка,
Пылающих над скорбной Плащаницей,
Как черный сон, что осужденным снится,
Как тихий свист летящего копья,
Как взмах косы, как смерть — печаль твоя!

Так раскрываются лишь Царские Врата,
Так всходит чаша золотая,
Так неустанно от подножия креста
Молитвы отлетают стаей…
Так с пастбища под колокольный звон стада
К вечерней тянутся прохладе.
Так с неба падает звезда,
Так масло теплится в лампаде…
Так из святилища твоих певучих уст
Звенит призыв запретных далей.
Но разоренный дом как древле слеп и пуст
И верен призракам печали…

Думаешь, по улице мы с тобой гуляем,
Пьем, едим, смеемся, спим и в гости ездим!
Это заблужденье! И давно мы знаем,
Что летим навстречу золотым созвездьям.

И, должно быть, вечно мы бы так летели,
Если бы не этот запоздалый выстрел,
Если б не дробинка, что застряла в теле,
Если б не усталость, что пришла так быстро.

Помнишь рой свинцовый! Помнишь, как растроясь,
От беды скрываясь, вновь расправил крылья
И на юг умчался журавлиный пояс!
Только мы отстали, изошли в бессильи.

Это не улыбка… Это — кровь сочится.
Это не беспечность… Это — агония!
Это две большие голубые птицы
С плачем ниспадают на поля нагие.

Горевать и плакать мало толку
И ничем ушедшим не помочь.
Но люблю рождественскую елку,
Что горит в евангельскую ночь.

И во мне такое же пыланье,
И в таком же чуждом мне краю
Без корней, без соков, без желаний
На кресте поверженном стою.

Ничем, ничем, ни призрачной улыбкой
Развеянных по небу лепестков,
Ни приступом беспомощной и зыбкой
Мольбы твоей, ни всплеском робких слов,
Ни умиленьем, ни любовным жаром,
Ни нежностью, расцветшей в сердце старом,
Ни рокотом торжественных поэм,
Ни солью слез — ничем, ничем, ничем!..

Последнюю листву заплаканных берез
Легко мороз
Своим хрустальным иссушил дыханьем.
Мы станем
С тобой такими, как они, — увянем,
Такими же мы станем, как листва,
И в ночь посыплются истлевшие слова
С сухим и устрашающим шуршаньем.

Из опротивевшей норы,
Вдыхая едкий запах гари,
Сквозь дождь, туманы и пары,
Чтоб где-нибудь в укромном баре —
И до рассвета… А потом
У опустевших ресторанов,
Ища растерянно свой дом
И неожиданно воспрянув,
В испуге крикнув: О, приди!..
О, Эвридика!.. И кромешный
Завидев сумрак впереди,
Понуро, горько, безутешно,
Забыв достоинство и стыд,
Столичным девкам на потеху,
Не помня слов, не слыша смеха,
Петушьим голосом навзрыд.

С тем горьковатым и сухим,
Тревожащим истомой темной,
Что расстилается, как дым,
Витая над моей огромной,
Моей покинутой страной,
С протяжной песнью сиротливой,
В седую стужу, в лютый зной,
Перекликаясь с черной нивой,
С тем, что рыдает, как Орфей,
О Эвридике вспоминая,
С тем ветром родины моей
Лети, печаль моя ночная!

Скоро тронется поезд, и как линии нотной тетради
Телеграфных столбов бесконечно потянется сеть,
И послушные думы, расплетая волнистые пряди,
Запоют однозвучно только слово одно: Умереть!

Говоришь: Невозможно… Но раскаты надмирной печали,
Но земные поклоны убегающих в вечность лесов.
У заплаканных стекол мы так долго о главном молчали,
Проплывающих далей заунывный мы слышали зов.

Скоро тронется поезд, загремят, заскрежещут колеса,
Заколотится сердце под щемящий раскатистый стук
И вдруг судорожно замрет… И не станет ни слов, ни вопроса,
И уже безнадежность в этой муке заломленных рук.

Всё о том, что годы, что сребристы,
Вечера, что поздно… Всё о том!
Бьются волны в грудь твою, как в пристань,
Угрожая штормом и дождем.

Всё о том, да всё о том, что в тесном,
Деревянном, черном и простом…
А потом в огромном, неизвестном,
Молчаливом небе… Все о том!

И о том, что ночь томится в плаче,
И о том, что звезды так бледны,
И о том, что в мире все иначе,
Что незрячим снятся только сны.

А ведь когда-нибудь, друзья,
Как в океан впадают реки,
А ведь когда-нибудь и я,
И я когда-нибудь навеки!
И в звездных сферах бытия,
В хрустальных сферах Птолемея,
И я когда-нибудь, друзья,
Перед Создателем немея…
Друзья, друзья, когда-нибудь
В Его премудрости бездонной,
В пучине черной утонуть
Суровым роком осужденный!..
Увы, когда-нибудь и я,
Как в океан впадают реки,
И я когда-нибудь, друзья,
Когда-нибудь и я навеки!