Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1838–1850 гг.

Планетой чудной мне Анета,
Очам являешься моим.
Позволь мне, милая планета,
Позволь – быть спутником твоим —
Твоей луной! – Я не забуду
Моих обязанностей: я
Как ни кружись, усердно буду
Идти, кружась вокруг тебя.
Днем не помеха я: тут очи
Ты можешь к солнцу обратить;
Я буду рад хоть в мраке ночи
Тебе немножко посветить;
С зарёй уйду; потом обратно
Приду в лучах другой зари,
Лишь на мои ущербы, пятна
Ты снисходительно смотри!
С тобою с узах тяготенья
Я буду вместе; чрез тебя
Воспринимать свои затменья
И проясняться буду я;
Свершая вкруг себя обходы,
Я буду – страж твоей погоды —
Блюсти, чтобы она была
Не слишком ветрена, светла
Покорный твоему капризу,
То поднимусь, то съеду книзу,
Пойду и сбоку иногда
И, свято чтя твои приказы,
Свои менять я буду фазы,
Подобно месяцу, всегда
По прихоти твоей единой,
С почтеньем стоя пред тобой
То целиком, то половиной,
А то хоть четвертью одной.
Довольно близкие сравненья
Я проводить без затрудненья
Гораздо дальше был бы рад
В чаду любви, в моём безумье,
Но вдруг меня берёт раздумье:
Ведь месяц иногда рогат!

Пока я разумом страстей не ограничил,
Несчастную любовь изведал я не раз;
Но кто ж, красавицы, из вас.
Меня, отвергнув, возвеличил?
Она – единая! – Я душу ей открыл:
Любовь мечтателя для ней была не новость;
Но как её отказ поэту сладок был!
какую, лестную суровость
Мне милый лик изобразил!
«Сносней один удар, чем долгое томленье, —
Она сказала мне, – оставь меня, уйди!
Я не хочу напрасно длить волненье
В твоей пылающей груди.
Я не хочу, чтоб в чаяньи тревожном
Под тяжестию мной наложенных оков
В толпе ненужных мне рабов
Стоял ты пленником ничтожным.
Другие – пусть! – довольно, коль порой.
Когда мне не на чем остановить вниманье,
Я им, как нищими подаянье,
Улыбку, взгляд кидаю мой —
Из милости, из состраданья.
Тебе ль равняться с их судьбой?
Рождённому для дум им жизни не безплодной,
Тебе ли принимать богатою душой
Убогие дары от женщины холодной?
Я не хочу обманом искушать
Поэта жар и стих покорной
И полунежностью притворной
Тебе коварно вдохновлять,
Внушать страдальцу песнопенья
И звукам, вырванным из сердца глубины,
Рассеянно внимать с улыбкой одобренья
И спрашивать: кому они посвящены?
Заветных для мня ты струн не потревожишь —
Нет! Для меня – к чему таить? —
Необходим ты быть не можешь,
А лишний – ты не должен быть!»
И я внимал словам ласкательно суровым;
Ловила их душа пленённая моя;
Я им внимал – и с каждым словом
Я крепнул думою и мужественнел я;
И после видел я прозревшими очами,
Как головы других покорности в залог,
У ног красавицы простёртыми кудрями
Сметали пыль с прелестных ног.
Пустой надеждою питался каждый данник,
А я стоял вдали – отвергнутый избранник.

В златые дни весенних лет,
В ладу с судьбою, полной ласки
Любил я радужные краски;
Теперь люблю я чёрный цвет.

Люблю я чёрный шёлк кудрей
И чёрны очи светлой девы,
Воззвавшей грустные напевы
И поздний жар души моей.

Мне музы сладостный привет
Волнует грудь во мраке ночи,
И чудный свет мне блещет в очи,
И мил мне ночи чёрной цвет.

Темна мне скудной жизни даль;
Печаль в удел мне боги дали —
Не радость. Чёрен цвет печали,
А я люблю мою печаль.

Иду туда, где скорби нет,
И скорбь несу душою сильной,
И милы мне – приют могильной
И цвет могильный, чёрный цвет.

Кубки наполнены. Пена, как младость,
Резвится шумно на гранях стекла.
Други! Какая ж внезапная радость
Нас на вакхический пир собрала?

Радость? – О нет! Если б с горнего неба
Луч её в сердце случайно запал —
Прочь все напитки, хотя бы нам Геба
Вышла поднесть олимпийский фиал!
Прочь! Не хотим! Оттолкнём её дружно!
Радостью дух наш да полнится весь!
Двух упоений сердцу не нужно;
Вкусу обидна преступная смесь.
Если ж кто может струёй виноградной,
Бурно – кипящей и искристо – хладной,
Радость усилить и, грудь пламеня,
Сердцу подбавить вящую сладость, —
Други! То бедная, жалкая радость;
Радость такая – горю родня.

Кубки высокие, полны шипенья,
Блещут, – и круг умножается наш.
Други! Ужели в бедах утешенья
Ищем мы ныне на празднике чаш?
Нет! – лютой горести зуб всегрызущий
Душу терзал бы средь оргии пуще.
Духа в печали вино не свежит:
Злая настигнет и злобно укусит,
Если кто в битве с судьбиною трусит
И малодушно за чашу бежит.
Сердцу покоя вином не воротишь:
Горе увидишь и в самом вине;
С каждою каплею горе проглотишь,
Выпьешь до капли, а горе на дне.
Над ж кто в страхе над жизненным морем
Дух врачевал свой кипучим клико, —
Други, поверьте, тот хвастал лишь горем,
Скорби не знал, не страдал глубоко.

нет! Мы не в радости, мы и не в горе
Действуем видно в сём дружном соборе:
Жизнь мы сухую сошлись окропить
и потому равнодушно, спокойно,
Так, как мужам средь беседы пристойно,
Будем степенно, обдуманно пить!

Пережила, Аглая, ты
Младые, розовые лета,
Но и теперь цела примета
Твоей минувшей красоты,
Достойно звучного напева;
Сгубило время наконец
Твой прежний скипетр и венец.
Но и без них ты – королева!
И, обходя цветущих дев,
Красе их лёгкой не во гнев,
Знаток изящного, глубоко
О дольной бренности скорбя,
Своё задумчивое око
Возводит часто на тебя.
Так храма славного руины
Наш останавливают взор
Скорей, чем мелкие картины
И зданья лёгкого в узор.
Блеск отнят; краски отлетели:
Всё ж этот мрамор – Парфенон,
Где ж слава спит былых времён,
Гнездясь в кудрявой капители
Между дорических колонн.

Казалось мне: довольно я томился.
Довольно мне, сказал я, милых петь!
Мой день любви навеки закатился —
И – бог с ним! Пусть! его о нём жалеть?

Пришла пора степенного раздумья;
Довольно мне струной любви бренчать
И титулом торжественным безумья
Ребяческую глупость величать!

Заветных ласк вовек не удостоен,
Я начал жить без тайных сердца смут,
Бесстрастно – твёрд, безрадостно – спокоен…
Что счастье? – Вздор! – Без счастия живут.

Я забывал минувшие страданья,
И молодость отправя в тёмну даль,
Я ей сказал: «прости» – не «до свиданья!»
Нет, – мне тебя, напрасная, не жаль.

Я оценил и тишь уединенья,
Отрадный сон и благодатный труд,
И в тайный час слезами вдохновенья
Я доливал мой жизненный сосуд.