Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Иду, размышляя, по росным
лугам, по тропе луговой.
Дубы пропыленные, сосны
зеленые над годовой.

Куда убегает тропинка?
Не знаю. Она далека.
Ложится вечерняя дымка,
и падает песня в луга.

Ах, в сердце заноза застряла.
Однажды я вырвал ее
и чувствую — сердца не стало.
Кто скажет, где сердце мое?

И дума моя безответна,
и в тишь отдаются шаги,
и слышно в тиши, как от ветра
звенят тополя у реки.

И песня моя безутешна,
а вечер темней и темней,
и за темнотою кромешной
не видно тропинки моей.

Заноза моя золотая,
как счастлив я был бы опять,
горючие слезы глотая,
забытую боль ощущать!

Словно твое одеянье,
облака легкий полет.
Я больше тебя не увижу,
но сердце все-таки ждет.

Твоим дыханием тихим
дышит ночной небосвод,
в каждом горном ущелье
отзвук шагов живет.

Я больше тебя не увижу,
но сердце все-таки ждет.

С башен и колоколен
медленный звон плывет.
Я больше тебя не увижу,
но сердце все-таки ждет.

По крышке черного гроба
бьет молоток и бьет,
неотвратим и жаден
могилы уродливый рот.

Я больше тебя не увижу,
но сердце все-таки ждет.

Притихший, я разматывал устало
клубок раздумий, тягот и унынья,
когда в окно, распахнутое настежь,
из летней ночи, жаркой, как пустыня,

донесся стон дремотного напева —
и, ворожа плакучей кантилене,
разбили струны в сумрачные трели
мелодию родных моих селений.

…Была Любовь, багряная, как пламя…
И нервная рука в ответ руладам
взлетела дрожью вздоха золотого,
который обернулся звездопадом.

…И Смерть была, с косою за плечами…
— Я в детстве представлял ее такою —
скелет, который рыскал по дорогам…

И, гулко вторя смертному покою,
рука на растревоженные струны
упала, словно крышка гробовая.

И сирый плач дохнул подобно ветру,
сметая прах и пепел раздувая.

Вечер. На балконах дотлевает пламя
гаснущего солнца, скрытого домами.

Чье лицо мелькнуло за стеклом оконным
розовым овалом, смутным и знакомым?

Проступает облик из неверной дымки
то бледней, то ярче, как на старом снимке.

Одиноким эхом будишь запустенье;
все туманней блики, все чернее теня.

О, как тяжко сердцу!.. Это ты?.. Затишье…
никого… дорога… и звезда над крышей.

Беглянка всегда, и всегда
со мною рядом, вся в черном,
едва скрывая презренье
на бледном лице непокорном.
Не знаю, куда ты уходишь,
где ночью краса твоя с дрожью
постель себе брачную ищет,
какие сны растревожат
тебя и кто же разделит
негостеприимное ложе.
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·
Краса нелюдимая, стой
на этом ночном берегу!

Хочу целовать я горький
цветок твоих горьких губ.

Вечером, вольным и терпким, подобным тоске,
в час, когда копья метало палящее лето,
сон мой недобрый дробился и плыл вдалеке
сотнями призрачных теней, бегущих от света.

Пурпурным зеркалом был несравненный закат,
в алом стекле отражал он пожар величавый,
страшные сны унося в бесконечную высь.
Я услыхал, как шаги мои гулко звучат
и отдаются в пустыне за далью кровавой —
там, где веселые песни зари занялись.

Зеленый палисадник,
улочка прямая
и фонтан замшелый,
где вода немая
видит сновиденья,
камни омывая.

Почернела зелень
вянущих акаций,
их сентябрь целует,
и несет куда-то
налетевший ветер
желтый лист измятый,
на земле играя
с пылью беловатой.

Смуглая красотка,
свой кувшин наполнив
влагою стеклянной,
ты меня заметишь,
но рукою легкой,
словно бы случайно,
не поправишь локон,
завиток атласный,
и в зеркальный глянец
на себя не глянешь.

Ты стоишь под ветром
вечером душистым,
и водою светлой
полнятся кувшины.

Било двенадцать… двенадцать раз
заступ вдали простучал.
Я вскрикнул: — Пробил мой час!
— Ты не бойся, — шепнуло молчанье, —
ты не увидишь, когда последняя капля
в клепсидре {32} 32 Клепсидра — водяные часы. блеснет прощально.

Ты все еще будешь спать
на своем берегу печальном,
а проснешься — увидишь: к новому берегу
челн твой причален.

Мы создаем во сне
над скудной землей печальной
лабиринты, тропинки, сады:
в цветенье, во тьме, в молчанье;

паденье… стремление ввысь…
надежды… воспоминанья…
Невысказанная грусть,
призрачные созданья —

фигурки нашего сна,
склоненные над дорогой;
виденья цветущей земли…
тропинки… далеко… далеко…

Время — нагой терновник —
медленно зацветает
в излуке нищей долины,
на голом камне дороги.

И чистый голос молитвы
звучит, измученный, снова;
и возвращается в сердце
слово, светлея скорбно.