Юрий Колкер - Клинопись. Стихи (2000-2006).

Падежных окончаний не исправить,

Там совесть норовит тебя казнить,

Там и Жан-Жаку не дадут слукавить.

Вот будущее. Наш дворец и храм.

У нас при входе визы не спросили.

В раю не моросит по вечерам,

Тут день стоит во всей красе и силе.

А если что тебе не по нутру,

И с местными не возникает связи,

Утешься мыслью: скоро я умру

И в прошлое отправлюсь, восвояси.

4 февраля 2005

Порхает бабочка, цветет чертополох,

Дубы блаженствуют, и ястребу — раздолье.

Прекрасен Хартфордшир. И твой шесток неплох.

Печали поважней знавало это поле.

Ты в царстве времени, обширном и ничьем.

У этих двух ворон — монашеские лики.

Тень ослика плывет над высохшим ручьем

И тает в зарослях клыкастой ежевики.

На этом бугорке ты бога искушал —

И был тебе ответ пифийский, из лукавых:

— Сэм Пипс, — услышал ты, — тут рысью проезжал

На Барнет, к родникам деревни роз кровавых... —

В камзоле вышитом, при шпаге, в парике,

В парижских башмаках, лионских панталонах,

— Целебны тут ключи! — он пишет в дневнике,

И не простым письмом, а в символах мудреных.

Сей пастырь кораблей, заядлый жизнелюб,

В глаза не видевший Кронштадта и Тавриды,

Любовь похоронив, на сетованья скуп,

Не слышим у него ни злобы, ни обиды.

Но вот он проскакал — и мука тут как тут

И с новой каверзой, доселе небывалой,

А розы в Барнете по-прежнему цветут,

Клинки у белой и клинки у алой.

Лишь ту, сказал мудрец, нам жизнь прожить дано,

Что мы испортили; лишь ту испортить можно,

Что прожили. Добавь: что поутру смешно,

Не стало б к вечеру постыдно и ничтожно.

О женской верности и доблести мужской

Мы столько слышали и столько слов сказали,

Что стены белые краснеют на вокзале,

И пьян чертополох над гробовой доской.

5 сентября 2001 — 15 февраля 2005

* * *

Сидит под Александровой колонной

Чудовище мечты осуществленной.

Торчат клыки, несет из пасти серой.

Сидит, надеждой сытое и верой.

Песок до горизонта. Ни травинки.

У зверя на ресницах — ни слезинки.

Обрюзг стоокий Аргус, еле ходит,

Пигмей на поводке его выводит.

На свете — ни души. Земля пуста

И замкнуты небесные уста.

Не смей, не смей мечтать! Мечты сбываются —

Вот локти где начнешь кусать и каяться.

16 февраля 2005

* * *

Его, Филемон, ни с кем делить не возможно!

Мы атом членим — для мысли честь и отрада,

А в этой шкатулке всё составное — ложно.

Нет! Счастье, как ты, — самой природы монада.

И боли твоей никто вполне не разделит,

Хотя б и старался бережно и упорно.

Чтоб лучший твой друг не стал вдруг что лютый нелюдь,

Беги сердечной игры; она — иллюзорна.

12 мая 1984, февраль 2005

* * *

Соседка бродит в переулке,

А рядом, плюшевый магнит,

Полдня прождавшая прогулки

Болонка в шлейке семенит.

Когда бечевка на пределе,

Подружки связаны тесней.

Одна из двух всегда при деле,

Другая тянется за ней.

Я всякий раз немного трушу

И заклинанья бормочу,

Свою выгуливая душу:

Всё чудится, что упущу.

Над этим телом виноватым,

Над черным лаком невских вод

Гомункулом замысловатым

Она спиралями плывет.

Над Латераном пролетела,

Над Лувром сделала виток.

С понятным страхом чует тело

Нематерьяльный поводок.

Полубезлюдный город гулок.

Назад торопится душа.

Хорош Кричевский переулок.

Соседка тоже хороша.

26 декабря 1982, 16 сентября 2005

* * *

Работает, не покладая рук,

Из века в век, из часа в час. Минуты

Не отдохнет. Неведом ей досуг.

Все канут: смерды, Канты и Кануты.

Чуть свет Канут садится на коня,

Беды не чует, слез не отирает.

— Ты предан, князь! — Не слышит он меня.

— Не езди! — Он уздечкою играет. —

Едва задумался — хозяйка тут.

Все доблести сдаются ей без бою.

Глядишь, уже Канута в гроб кладут.

На очереди Кант и мы с тобою.

Как убедительны ее труды,

Как выгодно от наших отличимы!

Они нетленны. В райские сады,

В небесные ведут Иерусалимы.

31 марта 1984, 19 сентября 2005

* * *

Лаской прохладной живит

Воздух осенний,

Ясный, как отрок Давид

В час откровений.

Мятный сентябрь городской

Родиной обетованной

С неба низводит покой

Терпкий и пряный.

Ни на кого не сердит

Тот, кто живет, а не дышит, —

С облака в город глядит,

Видит и слышит.

В городе — яблочный хмель,

Жёлтой листвы карусели,

Школьная акварель,

В кляксах панели.

21 августа 1977, 21 сентября 2005

* * *

Сосредоточимся на несомненном.

Та жизнь, что с детства ужасом звалась,

В катастрофическом котле вселенном

Каким-то чудом всё же удалась.

Хорошего ничто не предвещало.

В язвительный, змеящийся вопрос

Свивались все концы и все начала.

Душа, как центрифуга, шла вразнос.

То одержимый бешенством священным,

То — словно нервов бьющийся комок,

Сосредоточиться на несомненном

Я не умел и не хотел: не мог.

Всё неопровержимей, всё упрямей

Затягивалась сущность пеленой,

И я рабом в потенциальной яме

Сидел, прикован к мантии земной.

Но годы шли, и небо расчищалось.

Вернулась милая. Дракон уснул.

Великое пресуществила малость.

Мне друг Гораций руку протянул.

Бессмысленное, подлое столетье

Перечеркнул мой клинописный штрих.

А вот и главное: на этом свете

Меня любили больше, чем других.

Хлебнул я вдосталь праздников смятенья

И убедился, свет исколеся,

Что ангел, возвестивший наслажденья,

Не обманул: счастливей быть нельзя.

25 июня 2004

* * *

Любить эту долю, которая снилась тебе,

Мечталась и грезилась где-то на севере диком,

А ту позабыть... Хорошо покориться судьбе,

Отдаться теченью, излучинам века великим.

Воздушным потоком воскресшие души несет,

В пропащих — разбужено эхо небесным Гольфстримом.

Ты видишь цветущую землю с альпийских высот,

Один среди многих, в толпе оставаясь незримым.

Сопутствует редкое счастье тебе, фаталист,

Случайный избранник, над бездной окликнутый Пимен.

Насыщен пространством тобою исписанный лист.

Ты выбрал свободу — и видишь, что выбор взаимен.

август 1984, 22 февраля 2005