Бернарт де Вентадорн - Песни

В данном случае, в отличие от многих других (см. № XVI, XXVII), поэт имеет в виду героя прославленной средневековой легенды (как раз в это время над ее стихотворной обработкой трудился англо-нормандский трувер Тома).

В подлиннике поэт даже говорит, что он еще и одевается листвой. Это типичный образец свойственного Бернарту пристрастия к реализованным метафорам. В данном случае такая реализация метафоры, образное ее оживление помогает поэту выразить свое взаимопроникновение с обновленной природой, что придает традиционному запеву некий личный, лирически убедительный смысл.

Восхваление совершеннейшей Донны – вполне в духе куртуазной любви. Подобные восхваления встречаются и во многих других песнях Бернарта. Однако надо заметить, что его хвала. Единственной явно обращается подчас к разным адресатам, что, впрочем, случается и се многими другими трубадурами. И тем не менее при создании песни Донна его поэтического мира действительно представлялась ему совершенством; в этом не только формальная верность провансальской традиции трубадуров, но и верность психологии влюбленного, столь часто готового идеализировать свою возлюбленную и свою любовь к ней. Видеть здесь конкретного адресата (скажем, жену его сюзерена) было бы ошибкой.

Часто встречающаяся у Бернарта мысль о том, что Донна – не только сама полна совершенства, но служит источником духовного совершенствования и для поклонника, испытывающего к ней подлинную любовь.

Тема ревнивого супруга Донны традиционна у трубадуров. Не раз встречается эта тема и у Бернарта.

Бернарт и в других песнях призывает Донну пренебрегать опасностью со стороны своего ревнивого супруга и «наветчиков», т. е. соглядатаев Донны и ее поклонника, доносчиков и клеветников. Тема «наветчиков» еще чаще, чем тема ревнивого супруга, разрабатывается трубадурами; настойчиво возникает она и в песнях Бернарта, притом иногда трактуется с большой страстностью, а то и с лукавством.

Охотно соблюдая в других своих кансонах традиционный весенний запев, в котором весна способствует пробуждению любви и песенного дара, здесь Вентадорн декларирует необязательность весеннего запева.

Эта мысль, высказанная здесь кратко, в обобщающей форме, не раз получает развитие и в других песнях поэта. См., например, стихотворение I, где она занимает две начальные строфы, выражаясь также в виде реализованной метафоры.

Смерть от любви – обычный мотив в песнях трубадуров, но Вентадорн придает ему свежесть, заставляя своего лирического героя признаться, что для него «миновали времена» насмехаться над возможностью подобной смерти.

Выражаясь так, Вентадорн следует обыкновению других трубадуров, утверждающих, что их Донна – лучшая, прекраснейшая в мире. Эго был своего рода постоянный эпитет, характерный для куртуазного культа Дамы.

То обстоятельство, что поэт называет так свою Донну, т. е. признает над собою полную ее власть даже в случае, если бы он сам был королем, – лишнее доказательство против до сих пор еще неизжитого в науке взгляда на воспевание Донны трубадурами как на условную форму феодального служения своей покровительнице или даже супруге своего покровителя: трубадур любит Донну не потому, что он ей подвластен, но подвластен ей потому, что он ее любит.

Виенна – город на Роне, в нынешнем департаменте Изер. Название конкретной местности обычно встречается у Вентадорна, как и у других трубадуров, в торнадах. Однако строфа этой песни не может считаться торнадой, так как там обязательно обращение к определенному лицу (самой упоминаемой ранее Донне, жонглеру-исполнителю песни, другу или покровителю поэта и т. п.); кроме того, по своему построению торнада отличается от предшествующих строф повторением уже имеющихся в них окончаний, меж тем как в основных строфах такие повторения у трубадуров недопустимы. Однако, несмотря на формальное несходство с торнадой, V строфа в поэтическом отношении по-своему выполняет ее функцию: сообщая, так сказать, «адрес» Донны, она оттеняет лирическое содержание песни реально-житейским планом, тем более что изображение Донны, как это часто бывает у трубадуров, не отличается в данной песне Вентадорна сколько-нибудь ощутимой индивидуализацией.

Здесь, надо думать, имеется в виду не только традиционный зачин канцоны, но и обыкновение трубадуров и жонглеров выступать перед публикой именно в весеннюю пору, когда, по природным и бытовым условиям, облегчалось общение людей друг с другом, например, посещение замков, привлекавших в свои стены некоторого рода кружки любителей поэзии, и т. п.

Вентадорн говорит здесь о возможных расспросах брата или друга о его любви, тем самым считаясь с традиционным для куртуазии запретом разглашать свои отношения с Донной. Этот мотив соприкасается с постоянно упоминаемым у него и у других трубадуров любопытствующих «наветчиков»

Упоминание о веселом, улыбчивом облике Донны, ее смеющихся глазах встречается среди трубадуров не у одного лишь Вентадорна. Это несколько оживляет довольно, вообще говоря, абстрактное описание ее красоты.

Поэт скорбит о своей судьбе, опять-таки прибегая к традиционному мотиву. Это не мешает ему, однако, завершить песню жизнерадостной концовкой, в надежде на то, что отстранившая его, хотя первоначально ласковая, Донна в конце концов не отвергнет его молений.

Повторение того же мотива, что в песне V и многих других, где говорится о долгих перерывах в песенном творчестве Бернарта.

Так утешает поэт своих обычных слушателей, заскучавших зимою по весенним песням. См. прим. к № V. Ссылка на назначение своей профессии трубадура – тоже нередкая у Вентадорна.

Поэт восклицает по поводу поцелуя, полученного им от Донны, этим пока и ограничившейся. Неоднократно пылкие высказывания Вентадорна в подобном духе отнюдь не подкрепляют довольно широко бытующее и до сих пор представление об исключительном «платонизме» любви в творчестве трубадуров.

Поэт опять обращается к мотиву злоречивых «наветчиков», заставляющих его таить свою любовь. Однако традиционность этого мотива, встречающегося неоднократно у Вентадорна и других трубадуров, и весьма сомнительная скромность выраженных в кансоне чувств к Донне, меж тем как кансона, по словам самого поэта, предназначена для многих слушателей, – все это внушает убеждение, что персонажи ее, в том числе и Донны, – лишь персонажи лирического сюжета, но не реальные лица. Это не исключало служения поэта своей реальной покровительнице, но главным образом лишь предоставлением ей роли лирической героини, возлюбленной его лирического героя. Конечно, грань между лирическим сюжетом и реальной действительностью могла быть весьма колеблющейся, – как, впрочем, и всегда в поэзии, – но в большинстве случаев ставит под сильное сомнение автобиографические домыслы, ведущие свое начало от средневековых «биографий» трубадуров.