Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Большие кони, злые кони
Постромки рвали, путы шлей,
Таща в проклятом перегоне
Тупые туши батарей…
Вслед опрокинутой колонне
Тьма волочила мокрый шлейф.

Квадратный строй людей и лошадей
Еще хранился в эскадроне.
Бойцы задумались: гей, гей,
Когда еще заржут их кони
Перед атакою,
на лоне
Бездонных галицких ночей?

Ночь отступленья. В арьергарде
Ждет смерть, готовая взглянуть
В лицо тому, кто ляжет отдохнуть,
Кто ляжет сторожить в азарте
Путь, обозначенный на карте,
Как вековых походов путь.

Полки прошли в ночную муть.
Глаза отставших выворачивались с корнем
Из их орбит, как пни болот,
Чтоб увидать, как пыль встает
Вослед колоннам,
конным,
черным,
Трубящим слет.
Но вновь через времен пролет
Легли,
как на струну,
на страдный путь с восхода
И топоты копыт — вперед, вперед,
И грохоты голодного похода.
Из Збруча шлемами опять черпали воду,
С лица смывая кровь,
пыль,
пот.

И протекли года. И приходили внуки
На те поля, где с честью дед полег,
И желтый череп вновь любовно брали в руки,
Кладя его глазами на восток.

И словно отсветы судьбы его жестокой
Цвели над мертвой головой:
Ведь это был боец передовой,
Разведчик грозной армии Востока.

О, желтый череп — камень межевой
На скорбных перекрестках войн…
Великого маршрута веха —
Желтеют черепа, глазами на восток.
Над головою мертвой, в век из века,
Отрадно движется людской поток.
О, череп сумрачный, глядящий на восток…

Небрежно подымается рука,
Перо упругое сгибается, как шпага.
Ломаясь, рушится на зыбкую бумагу
Кривою мачтою строка.
Но, наполняя парус плавных строф,
Скрипит в канатах литер этих
Ветер
Воображенных катастроф.

Исканье катастроф, восторгов и дорог —
Печаль печалей всех, отрада всех отрад.
Пусть же несется твой смелый фрегат,
Фрегат патетических строк.
Он чует сквозь штормы, и ночи, и тьму
Всей снастью с кормы и до носа,
Что открыты ему,
Что доступны ему
Пути скитальца матроса.

Ровны и строги,
Легли по морям
Прямые дороги,
Как сабельный шрам.
Тень — беспокойна, крылата —
Корсарского злого фрегата
Всё будет летать по неверным волнам;
И ветер промчится по черным бортам —
Ветер простого солдата,
Ветер отважных людей,
Он кричит альбатросом меж рей,
Тугой, как дуга арбалета,
Прямой, как удар стилета,
Шершавый, словно ржа
Корсарского ножа.
Так цепь руби скорей
И рвись вперед с причала!
Ведь не в чернильницах фрегат твой ищет
шквалов,—
Ты не позволишь потому
Заколебаться в час аврала
И компасу,
И сердцу
Решительному своему.

Дугою выгнувшись, дает струна, тупа,
Подобно капле, падать черной ноте,
И из оркестра льстиво капает, скупа,
Мелодия о похоти в заботе.
И люди изгибаются в фокстроте,
Ломаясь в неподвижном па.
И скрипачи, бледны, помалу
Из скрипок выпуклых бокалов
В зал, как в вибрирующий сосуд,
Перельют прелюд.
Забился в похоти прелюда
Тот лисий шаг, лихой фокстрот,
Тот такт,
Тот лживый тракт красот.
Тот акт бесстыдный, акт при людях,
Неимоверный акт.

Кромсай же шаг, тряси людей ты,
Механики любовной знак!
Уже на черном горле флейты
Упругий заходил желвак.
Струна, как бич, печет банджо,
Скрипичный стон во мгле,
Чтоб звук дрожал, как в жиле желчь,
Как ходит ртуть в стекле,
Чтоб он, упавши с высоты,
Был смят и сжат, скипаясь,
Чтоб шире раскрывались рты,
Рты ненасытных пауз.
И захлебнулся в астме такт,
Что рвет, как рану, рот,
Циничный акт, при людях акт —
Раздавленный фокстрот.

Ах, сладострастия угар
В гудящем зале мюзик-холла!
Виолончелей бедра — голы,
Зовущи талии гитар,
И жирные шлепки ступней,
И судорожный шаг.
Что ж, такова любовь людей —
Торчмя, но хороша!
Любовь идет быстрей, сильней,
Ко рту прилипши ртом,
Любовь людей, любовь людей Трясет животом.
Животом и бедрами, губами ботокуда,
Губами — кровавыми обрывками лохмотьев.
С такою вот поспешностью записывают люди
Каракулями шимми призывный голос плоти.
И в стаккато шума шимми,
Спотыкаться в шуме шимми,
Вот — любовь.
Такова-то в шуме шимми,
В перекатах шума шимми
Ты — любовь.

Каштан как зеленая башня,
мерцает узор на каштане.
Скользят облака над рекою,
и тени качаются барж.
Над зеркалом площади ясной,
где розы цветут, не устанет
Греметь полыхающий медью,
в сердца ударяющий марш.

Огромны цветы, словно солнце.
Знамена просторны, как ветер.
И светлые грозы оркестра,
и песни рабочих капелл!
Мы подняли город, как чашу
напевов и яблонь в рассвете.
Сады раскрываем мы настежь
для всех, кто молод и смел.
Ведь Киев нам отдан навеки,
и счастливы улицы эти,
Ведь замечательным людям
Киев назначен в удел.

Как нынче деревья бушуют,
как веет кумач на трибуне —
Так эскадроны летели
и сабли их были шумны.
Как орден, торжественно-просто
возносится солнце июня,
Лучи его стражей почетной
встают над полями войны.

Скользят над просторами Сквиры,
где прорван был фронт, как плотина,
Где даль грохотала прибоем
о семьдесят тысяч копыт,
Где в панике шляхтич-галлерчик
на запад бежал по равнинам,
Где Ворошилов над картой,
где враг отражен и разбит.
К могилам бойцов в Погребище
склоняется солнце, как знамя,
Над Ржищевом светлое солнце,
над ясным, зеркальным Днепром.
Оно Кременчуг заливает,—
ведь здесь говорило с веками,
Победу в столетья вписало
недрогнувшее перо.
Шесть букв в этой подписи мудрой,
«третье июня» и номер.
Победоносная дата,
дыханием славы цвети!
В серой шинели товарищ
пути начертал на Житомир,
Чтоб, линию фронта разрезав,
к радости людям прийти.
Товарищ поставил подпись,
и подпись прочитана: Сталин,
И слово в строках телеграммы
решеньем эпохи легко.
Врывается гром эскадронов
в Бердичев, и в Фастов, и в Малин,
Орел на малиновом стяге,
седея, ломает крыло.
И Киев, свободный наш Киев,
встает из кровавых проталин.
Товарищ поднялся. И солнце
его увенчало чело.
Плакаты, сердца и знамена
несут его слово и образ,
И Майка моя приколола
на грудь любимый портрет.
И это лицо с улыбкой,
с усмешкой тихой и доброй,
Взлетает на крыльях штандартов,
которыми город согрет.
Товарищ поднялся. Он смотрит
в грядущее пристальным взглядом.
Он мир созерцает. Как прежде,
как три пятилетья назад.
Глядит он с полотнищ плакатов,
следит он за гордым парадом,
Он смотрит с плакатов на Киев,
и город — сияньем объят.
Под крики трубы, что ликует,
под звон площадей спозаранку
Знамена по улицам реют,
простые, как доблесть и честь.
Раскрыв броневые заслоны,
танкист появился над танком
И флаги встречает, ответив
воспоминаниям: «Есть!»