Микола Бажан - Стихотворения и поэмы

Я губы кусаю.
Я землю обугленную грызу,
не в силах подняться.
Ни мысли, ни боли.
Тьма!
И воздуха мало.
Грязными кулаками
размазываю по скуле
слезу.

Такое горе
меня еще не трясло,
не шатало…
А после?
А потом шеренгою, как тени,
в плену внезапном потянулись дни.
Пусть голод,
мрак —
не падай на колени
и гнев и веру — глубоко вдохни.
Мы волю к жизни удесятерили.
Дождусь. Дождусь.
Жить нелегко. Я жду.
Пусть злоба, смрад,
пусть резь дизентерии —
не сдамся,
нет.
Перебреду беду.

И дождались. Расплющил огражденье
зеленый танк с звездою на броне.
И я свободен. И зовет отмщенье —
еще нужны саперы на войне.
Ты помнишь, Петре,
берег Балатона?
Я кровью обвести его могу.
Там снег месила вражья оборона
и притаились диски мин в снегу.
Мы сотнями их складывали в кучи.
И в каждой — смерть:
его, твоя, моя.
Я слышу звук искателя трескучий.
И диски сотнями укладываю я.
Сто раз стою над гибелью. Искатель
жужжит, и в пальцах у меня взрыватель.
Вперед, солдаты!
Чистый путь простер
для вас руками чуткими сапер.
Мы взяли Вену,
и на той дороге,
у радостной победы на пороге,
под небом Чехии,
под стягами багряными
прощался я тогда с однополчанами.
Родимый дом ждал каждого из нас.
Кто в Поти. Кто в Москву. Кто в Томск.
Я — на Донбасс.
Оксана?
Оксана!
Поблекла, увяла…
Ох, горя узнала —
в тревогах, слезах и тяжелых трудах ты.
Повсюду — руины.
Земля — одна рана.
Зияют каркасы
затопленной шахты.
Шахтеры —
одни инвалиды да бабы.
Добыча —
унылая кучка угля.
Мы телом ослабли,
но духом не слабы.
Нас шахты зовут,
окликают поля.
Чернеет местечко — хибары, халупы.
Несчастные крыши
провисли, прогнили.
Овраги, где углем присыпаны трупы…
Обрывки колючки, где пленники гибли…
В больнице над прудом
героев пытали.
Палили железом
безмолвные губы.
Слова на стене…
Их гвоздями писали
опухшие руки Олега и Любы.
Степной городок
разоренного юга.
До черных и дымных шатров терриконов
из парка летит тополиная вьюга,
трепещет листва уцелевшего клена.
Вон там, на поляне, где алый шиповник цветет,—
автоматы
им, юным и гордым,
тела истерзали.
И годы и даты
летят неустанно,
а вечность
в своей величавой печали
склонилась над этой священной поляной.
О, гордость, о, юность шахтерского края!
Усталые руки свои простирая,
молю, чтобы юные люди земли,
такие же гордые, легче росли…
Что, Петр, не спится?
Вновь дума запала.
Колотится пульс, молотком ударяет.
И грудь подымается тяжко, устало,
и сердце, как в черную шахту, ныряет.
Зачем неспокоен?
Откуда тревога?
Бессонница мучает,
ноет забота.
Оглянешься — разве плохая дорога?
Зовет —
не любимая разве работа?
Но неутоленность
душой овладела.
Скажи, разве радость
в забой не входила,
где новые крепи
и новое дело
по новому штреку пошло, забурлило?
Что, Петр, не спится?
Не больно, не душно.
Сквозь пол,
сквозь фундамент,
сквозь глыбы породы
идет содроганье.
Упорно и дружно
проходчики бьют аммонитом проходы.
Считаешь удары…
Один… десять… двадцать.
За смену дозволено только шестнадцать.
Опасность.
Беспечность.
Словами мужскими
я засветло дурням что надо втолкую,
ведь можно из штрека не выйти живыми.
Собью с них бездумную прыть молодую.
На восемьдесят километров пробито
проходов —
но бережней будь с аммонитом.
Гудит глубина
и дома сотрясает.
Слышно тебе
мощный гул под землею.
Возносится эхо,
и гул нарастает.
Бессонница, Петре,
сдружилась с тобою.
Ты видишь всю шахту —
огромное тело
в сплетении мускулов, нервов и жил.
Ответчик за жизнь и рабочее дело —
ты мастер. Ты руку на пульс положил.
Не легкие наши победы,
мой брат.
Ты рати шахтерской
подземный солдат.
Ты помнишь,
как в порохе,
слякоти,
мраке,
и в старенькой штольне,
и в голом бараке
мы видели первое счастье людей.
Оно называлось работой и дружбой,
нелегкой дорогой — моей и твоей —
на шахту из глиняной хижины южной.
Оно чуть сияло в начале пути,
как угля крупицы в ребячьей горсти.
Как проблески света —
еще до восхода.
Встречались в пути
и беда,
и невзгода.
Сквозь пыль наших пустошей
елисаветградских,
из сирых домишек
луганских селений,
сквозь пущи и хляби походов солдатских,
из черных — чернее угля —
подземелий
я вынес его,
свое счастье рабочее.
Не днями я вел, а трудами —
отсчет.
Что ж сердце себя успокоить не хочет?
Иль завтрашний день ему — не в зачет?
Уже перевал.
Уже сходят на убыль
дороги и радости.
Старость.
Пора.
Еще под землею
последний твой уголь.
Но порох остался.
Душа не стара!
И воля ведет на-гора.
На-гора!
И в сердце таится тревога-заноза,
грядущего планы,
наметки,
дела.
Я трудно дышу —
это пыль силикоза
хрипит в моих легких,
за горло взяла.
Наш недруг старинный…
И нет мне покоя,
на отдых счастливый в себя не уйду,
прикину, примерю дистанцию боя,
как выжить навеки из шахты беду.
И может, грядущему будет в наследство
добытая думой бессонных ночей
идея моя.
Да поможет мне детство,
и мудрость науки,
и свежесть степей!
Чтоб воздух,
как степью,
по штольне струился
и легкие нам,
и забой заполнял.
Встань, Петре!
Край неба уже раскалился
и под терриконом в пруду отразился.
День будущий
тихо сегодняшним стал.
На прудике шахтном
закрякала утка.
День начался.
Слышишь? Сигналят побудку.
Как высь торжествует
в сиянии алом!
Ни вздоха,
ни думы
о сердце усталом.
Про старость —
ни слова
И света потоки —
навстречу!
Я вас ожидаю, потомки.
Как души светлеют!
Как дали яснеют!
И можно коснуться
надежды, мечтанья.
Со счастьем иди, человек,
на свиданье.
Встань
в полный свой рост,
напрягшись для нового старта.
Один лишь из четверти миллиарда.
но ты —
единица всеобщего смысла,
с высоким закалом,
с любовью к труду,
иди по великим путям коммуниста.
Все дали открыты!

Я слышу.
Иду.