Джон Китс - Малые поэмы

Песнь I

Раскольники в мечтах возводят рай

Для избранных счастливцев; и дикарь

Гадает – на языческий манер —

О Небесах. И, право слово, жаль,

Что на папирус либо харатью

Никто из них не клал певучих строк.

Вотще мечтают, и живут, и мрут —

Поскольку лишь Поэзия вольна

Мечты в слова облечь, и тем сберечь

Воображение от черных чар

И тьмы. Зачем же смертные твердят:

«Коль не Поэт – не пой свою мечту»?

Ведь каждый, кто в душе не свинопас —

Поэт, и о мечте, познав любовь,

Поет, коль изучил родной язык.

Моих видений и мечтаний повесть —

Пред вами; а Дикарь я, иль Поэт —

Узнается, когда усну в гробу.

Я видел небывалый строй древес:

Чинара, пальма, дуб, и сикомор,

И мирт, и бук – растенья всех широт.

И рядом был ручей: нежнейший плеск

Я слышал; и струился аромат

Недальних роз. Потом, оборотясь,

Беседку я узрел: вьюнок, и плющ,

И виноград обильно заплели

Строение сие со всех сторон,

Обрамив дверь. Вблизи порога мох

Усеивали райские плоды —

Остатки пира… Кто здесь пировал?

Праматерь Ева? Или херувим?

Плоды благоуханные в траву,

Едва почав, роняли едоки —

Плоды чудесных, неземных ветвей.

Казалось, трижды изобилья рог

Опорожнился там во славу Коры,

Вернувшейся на тучные поля,

Где овцы мирно блеют. Я взалкал,

Как не алкал, пожалуй, искони.

И, утолив невероятный глад,

Возжаждал – ибо там стоял сосуд,

Наполненный прозрачнейшим питьем,

Дразнивший пчел. И я, изрекши тост

За всех живущих, и за мертвецов

Бессмертных, чьи почтенны имена,

Испил. А что случилось – опишу.

Ни азиатский мак, ни эликсир,

Которым братьев потчует халиф,

Ни яд, которым сумрачный монах

Пропалывает старческий конклав,

Не прерывают столь внезапно жизнь.

Я пал на шелуху и кожуру

Плодов Эдемских, тщась преодолеть

Воздействие напитка – но вотще;

И обморок настал, и замер я,

Что соком лоз поверженный Силен.

Я крепко спал, а долго ли – Бог весть.

Но вот очнулся, ожил и вскочил,

Как встрепанный. Исчезли чудный лес,

Беседка, снедь, загадочный фиал.

Я осмотрелся. Я стоял внутри

Старинного святилища – и столь

Высок был свод, что, мнилось, облака

Под ним клубились, точно в поднебесье.

Древнейший храм! Я не припоминал

Подобных: и готический собор,

И Парфенон, и грузный зиккурат,

Наследья канувших навеки царств, —

И даже горы, что Природа-мать

Ваяла, – мельче и моложе, чем

Сей ветхий деньми сводчатый гигант.

На мраморном полу, вкруг ног моих,

Стояли чаши, и лежали ризы,

Для коих пряжей, видно, был асбест —

Иль их соткали там, где ржа и моль

Не истребляют: как белела ткань,

И как сверкало древнее шитье!

Смешались грудой подле ног моих

Одежды, пояса, кадильник, цепь,

Священные жаровни и щипцы…

И снова я смятенный взор возвел

В неизмеримый храмовый простор.

Под исполинским сводом строй колонн

В туманы шел, на север и на юг, —

В ничто. Не размыкали темных врат

Восточных встречь заре который век.

А вдалеке на западе чернел

Кумир огромный, тяжкий, точно туча,

И жертвенник у стоп его дремал;

Несчетные ступени с двух боков

Туда вели – суля предолгий труд

Решившему разведать их число.

Я двинулся на запад не спеша,

Поскольку в храмах непристойна прыть;

И подле алтаря увидел жрицу,

Священный зажигавшую огонь.

В разгаре мая, коль восточный ветр

Сменится южным, иней с лепестков

Смывает быстрым радостным дождем,

А теплый воздух так отменно здрав,

Что встанешь и со смертного одра, —

И дым алтарный, чудилось, точь-в-точь

Как воздух майский был – и здрав, и свеж.

И я забыл бы тотчас обо всем,

Опричь блаженства – но от алтаря,

Из благовонной дымной пелены

Раздался голос: «Если не взойдешь

По лестнице – погибнешь, где стоишь!

Земная плоть, сестра которой – персть,

Истлеет; обнажившийся костяк

Дотла иссохнет, обратится в пыль:

Зорчайший глаз не сыщет ни клочка

Твоих останков бренных там, внизу.

Твои минуты ныне сочтены,

И жизнь иссякнет, как в часах песок;

Спасешься – коль подымешься наверх,

Покуда листья смольные горят!»

Я внял, я видел: слух и зренье, враз

Обострены, сумели оценить

И суть угрозы, и длину пути,

И предстоящий труд… Огонь еще

Горел – но вдруг пополз мертвящий хлад

По телу от ступней – и каждый член

Застыл, и, мнилось, ледяные когти

Вонзились в горло – крепки, словно сталь.

Я взвыл – и мой отчаяннейший вой

Меня же оглушил… О, если б хоть

На первую теперь взойти ступень!

Свинцов был шаг мой, тяжек, мертв – и лед