Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

Карабкаюсь на этот камень жёсткий:
Горячий воздух грозами тесним,
И светится афинская извёстка,
И пахнет штукатурка и жасмин.
Иду наверх, стирая каблуки,
Сквозит кустарник каменистым крапом,
А в лавке продаются черепки,
На них скупой орнамент нацарапан.
Он к нам пришёл из Крита и Микен,
В нём словно звук заворожен певучий,
А кипарисы у скалистых стен
Похожи на синеющие тучи.

Пока ещё дремала Византия,
Видала сны про вечность и про власть,
Похитил бык одну Кариатиду —
Она потом Европой назвалась.

Вся изнутри светилась ясным воском
И русым льном курилась сквозь века,
И сквозь войной испепелённый остов
В ней пела по Акрополю тоска.

Играют зорю при подъёме флагов,
И в тонкой ряби утренних олив
Спит Византия в древних саркофагах,
Все подступы камнями завалив.
Вот Парфенон вступает в город сверху
Солдатским шагом розовых колонн,
А рядом эта сгорбленная церковь
Стоит смиренно, как земной поклон.
И только эти пятна золотые
Дрожат на стёртых плитах, как свирель —
Твой древний камень прочен, Византия,
В узоре геральдических зверей.
И этих пятен светлая весёлость
Не ведает ни сроков, ни оков —
Гул вековой, как тот афинский голубь,
Доносится из глубины веков.
И мрамор плит, разбитых и разрытых,
И тень листвы на квадрах базилик,
Орнаменты, бегущие по плитам —
Вот Византии неизбывный лик.
Закатный блеск алеет над Европой,
А Византия — как предел времён,
И золотой сторонится Акрополь,
Античный мир, вечерний Парфенон.

Блеск воздуха над зеленью долин,
Крылатость византийского пространства,
И словно дремлет терпкая полынь,
И веет отрешенностью бесстрастной.
Задумайся, опомнись, покорись.
Будь скуп на речь, как эти камни скупы.
У входа замер тёмный кипарис,
И спят колонны, прислонясь к уступам.
Воочию здесь вечность начата,
Она в одно мгновенье уместилась,
И буден мимолётная тщета
Поражена обратной перспективой.
Порви непостоянную канву
Причинности холодной и лукавой,
И близкий рай проступит наяву
И одарит своей нетленной славой.
И отвергая многоцветный мир,
Мы по нему пройдём неуловимо,
Пока поблёкнет солнечный эфир
В сиянии бессмертных херувимов.

Отвесом выверен и флейтой закалён,
Акрополь залетел на этот холм кремнистый,
В движении светящихся колонн
Возник над городом, как жертвенник и пристань.
Он остановлен раз и навсегда,
Его фундаменты в скупую зелень вбиты.
Он стал ещё упорнее, когда
Турецкий взрыв потряс его граниты.

Вот подходит волна вырезная
И взрывается с рёвом глухим —
Ничего-то я в жизни не знаю,
Не бывала я дальше Афин.
Я — девчонка с пирейских причалов,
На канатах ребёнком спала,
Я в шаланде, как в люльке, качалась,
Вместо соски мне губка была.
Я устроюсь служить в ресторане,
Я пойду убирать в номерах,
И полюбит меня иностранец,
С корабля неизвестный моряк.
Я станцую на крышке бочонка
В опостылом табачном дыму —
Он мне скажет: «Ай лав ю, девчонка,
Я тебя в Сан-Франциско возьму».
И забуду я губки и реи,
И скольженье родных якорей,
Я, простая девчонка Пирея,
Непутёвая дочка морей.

В альпийской хижине зажжён для нас камин,
И вставлено окно из тонкого кристалла.
Подъём упорен был и шаг — неутомим,
Растворена в костях блаженная усталость
И длится в мускулах излом гранитных спин.
Последних сто шагов взяв с бою, как трофей,
В твои объятия бросаемся, Морфей,
В синеющей тени гранёного оскала.
Морфей нам ворожит на разные лады:
Он замки нам сулит и лодки у воды,
Бросает нас в снега и на края расселин,
В морозном хрустале нам кажет города,
И так приветлив он, так весел он, когда
Дрова припасены и постланы постели.

Дрова припасены и постланы постели,
Доиграна во сне алмазная игра,
Альпийский перевал, нас доведя до цели,
Мигает нам сквозь сон свеченьем серебра,
На горном хрустале иголки хвой густеют,
Здоровый этот сон ценнее всех наград,
Приходит к нам во сне рой красочных шарад,
Скользят по хрусталю завьюженные тени,
Церковка мирно спит в зазубрине скалы,
И солнечной смолой мигают нам стволы.
Лесными духами зелёный склон храним,
И глетчеры внизу ползут в свои озёра.
Мы вспомним, оглядев орбиту кругозора:
Подъём упорен был и шаг — неутомим.

Подъём упорен был и шаг — неутомим,
Озёра улыбались облаками,
И лишь зеленоватый лёд лавин
Пилил формации, вгрызаясь в синий камень
Замедленным движеньем вековым.
Мы спали в хижине нас тешили спектакли,
Нам подчинялись сны, и смолы сильно пахли,
И розовым теплом нас согревал камин.
Все сроки позабыв и словно бы нигде,
Мы жили в хижине, как на чужой звезде,
Капель звенела нам, как песня менестреля,
А за стеклом прозревшего окна
Альпийская стояла тишина,
Лишь сосны пегие навстречу нам пестрели.

Лишь сосны пегие навстречу нам пестрели,
Нас укрывало хвойное крыло,
И был рисунок хвои иголок льда острее,
И камень нас хранил, нас облако вело.
Зелёные светились акварели,
И прелестью знакомого лица
Встречали нас все комнаты дворца,
И нам хотелось всем преданьям верить.
И высоко в горах бродило молоко,
И в горных выщербах сияло рококо,
Титан смеющийся тут власть распространил,
И было так светло, что мы мгновенно слепли,
И резал нам глаза хрусталь альпийский, снег ли,
И розовый очаг нас в хижину манил.

И розовый очаг нас в хижину манил
Хрустальной ясностью страницы дневниковой,
Скупым узором голубых чернил,
Движеньем оскульптуренного слова
И лирикой весёлых пантомим.
В глубоком, наплывающем уюте
Мы жили благодарностью минуте,
В тени лесов, как бы под сенью крыл.
Улыбкой нас встречал обед и ужин,
И новый день сиянием жемчужин
Блестя на солнце, жмурился меж хвой,
И жили мы без адреса и срока,
И охранял нас, как зеницу ока,
В уютной хижине австрийский домовой.