Клавдия Пестрово - Цветы на подоконнике

Это было на новой квартире, в Сиднее, в Австралии, когда мы обрели, наконец, долгожданный приют. Это было в Сиднее, могло же быть ближе и далее, ведь, такое бывает повсюду где люди живут.
Сырость в новом жилье зеленела по стенкам трясиной и хозяйка смотрела угрюмо, как в сумерки мавр. Но в окошко кивало нам дерево пышной вершиной, там, над крышами, высился царственно камфорный лавр.
С этим милым соседом мы зажили просто на диво! (Несмотря на хозяйку, на щели в полу не смотря). Попугайчиков рой просыпался на лавре болтливо, лишь притронется к листьям его, позолотой, заря. Он шумел, он рассказывал нам небылицы и были; и в стоградусный жар был он полн благодатных прохлад; и в туман городской, в эти тучи бензина и пыли, с его листьев блестящих струился густой аромат. А когда Южный Крест, Орион и их звездные братья порассыпят свои изумруды над темной листвой, мы — и в ссоре, бывало, — сольем наши руки в пожатьи, Боже мой!.. Жизнь прекрасна! И так коротка!.. Ты со мной!
Милый лавр… Милый друг на чужбине, без спеси, без чванства. Но однажды, в злой день, возвращаясь с работы домой, мы увидели крыши, заборы, пустое пространство… И кольнуло предчувствие в сердце иглой ледяной.
Урбанизм, модернизм, перестройки… Все это не худо и такое бывает повсюду, где люди живут. Но срубили тот лавр… то живое, зеленое чудо!..
И теперь попугайчики нам по утрам не поют.

Уютная гостиная. Цветы на подоконнике.
В углу синеет зеркало, а за большим окном
Поет так жалко-жалобно охрипшая гармоника…
Забуду ль я когда-нибудь, забуду ли тот дом?

Сходил по темной лестнице я по утрам, а вечером
В глубоком кресле сиживал, под зеркалом, в углу,
Сияли косы рыжие и руки — белым глетчером —
Скользили, гребнем путаясь, сквозь золотую мглу.

И пахли влажной сыростью цветы на подоконнике,
И голубело зеркало, как выцветший альбом…
Те косы, меднокрасные, меня — огнепоклонника —
Сожгли, неосторожного, губительным огнем.

Увяли, ах, давно уже, цветы на подоконнике.
Разбилась жизнь, как зеркало, в уютном доме том.
По кабакам я слушаю бродячую гармонику
И горько пью, без просыпу, я меднокрасный ром…

Просыпалось солнце смеясь,
Подобрав золотую иглу,
Вышивало зайчиков вязь
На моем голубом полу.

И была я счастливей всех!
Мне написано на роду
Слышать утром ласковый смех
С воркованием птиц в саду.
………………………………

Не поют уже птицы в саду.
Больше солнечных зайчиков нет.
Всюду тихо, куда ни пойду
И темно… И не нужен свет.

А блестящие капельки звезд,
Прорезая синюю мглу,
Видят светлые пятна слез
На моем голубом полу.

В пучине затерянный остров,
Захлестнут бурлящей водой,
Взбивает кипящую пену
Зазубренной черной скалой.

Стоит он, борясь с океаном,
Пружинясь на яром ветру
И полчища юркие крабов
На нем затевают игру.

Ползут из расселин на солнце,
По лаве шершавой скользя
И, словно, шевелятся скалы,
Их темную зелень струя.

А ночью, колышат сирены
Вкруг острова зелень волос
И ждут, когда выбросит лодку
Неверной волной на утес.

И горе тогда мореходу! —
Ему не видать уже звезд, —
Собьет его в бурную пену
Блестящий чешуйчатый хвост.

Холодные, белые руки,
Как альги его оплетут
И крепкое тело матроса
Друзья никогда не найдут.

Лишь белый обглоданный череп,
Девятой могучей волной,
Вдруг вынесет утром на остров
С зазубренной черной скалой.

Задохнешься в толчее житейской,
Упадешь и, кажется, — не встать.
Почему-то остров тот, Эгейский,
Я тогда стараюсь вспоминать.

На щеках — невысохшие слезы,
В голове — машины мерный шум,
А во рту, благоухая розой,
Тает розовый рахат-лукум.

Солнце!.. Ветер!.. Камень серый, дикий.
Смоквы сизые. Табак в тюках.
Ослика рыдающие крики,
А погонщик — важный патриарх.

И сияла, драгоценной рамой,
Нежная Эгейская лазурь…
Вспомнишь — и затянутся бальзамом
Все царапины от новых бурь.

Хорошо от шума городского,
От забот, от пыли — хоть на час! —
Взяв с собою томик Гумилева,
Лечь на теплый гравий, под баркас.

Улыбнуться Музе Дальних Странствий,
Взявшей сразу сердце на буксир,
И лететь — в чудесные пространства!
В героический волшебный мир…

Сердца легкие подслушать звоны,
Поглядеться в сонные пруды
И печаль певучую канцоны
Расплескать в жасминные сады…

Плыть с Колумбом в легкой каравелле,
Конквистадором бродить меж гор
И Суэцкого канала мелей
Проходить песчаный коридор.

В Африке пылающей, в закаты,
Слушать топоты и рык, и вой,
И, свистя, держать штурвал фрегата
В ураган железною рукой!

А в лесу экваторьяльном, темном,
Где лианы — змеи! Яд — цветы! —
Меткий дротик карлик вероломный
Бросит вдруг в тебя из темноты.

Заблудившийся трамвай со звоном
Вдруг подхватит и помчит… в века!
Ветры Генуи… Родоса бастионы…
Светы, громы… И любовь-тоска!

И очнешься, с сердцем, счастьем пьяным,
Где там будней плесень и полынь!
«В каждой луже запах океана,
В каждом камне веянье пустынь»!

В разрывах пен седого океана
Пески простерли свиток золотой.
Мой тихий берег, солнцем осиянный,
Забвеньем дышит сонный твой покой.

И всё, что мучит по ночам дурманно
Я погружаю в светлый твой прибой.
Святой Бригитты башня, неустанно,
Тревоги гонит прочь, как часовой.

А если рухнет мир златого блеска…
И вновь пойду я — у судьбы на леске —
Дорогой неизвестной, налегке, —

Запомню все… И пены арабески,
И зыбких водорослей запах резкий,
И тень от крыльев птицы на песке.

Душа примирилась.
Стала покорней.
Перекинулся, где-то в сознаньи, мост
От берега страха
К селеньям горним,
К неизведанным светам далеких звезд.