Сергей Рафальский - За чертой

Светящийся диск у ворот орихалковый поднял колосс,
перепрыгивая друг через друга,
автострадой машины бегут без колес и расходятся на поворотах.
Город в гордое небо вознес с блестками окон гигантские соты.
А над ним —
— зари роковая агония,
облаков и огней беспокойная фуга…
О, Посейдония!

Из мастерских, учреждений, контор, магазинов,
как грозное платье, снимая оконченный труд,
будто бы кишки из зданий пустеющих вынув,
усталые толпы на улицы лавой текут.
Сливаясь в подвалы подземной дороги,
у турникетных густеют запруд
и снова сквозь них вытекают на воздух…
Не глядя на небо, на вечер, на звезды,
в пути прилипая к витринам вещей соблазнительно-ходких,
разнобойно шагая,
усталой походкой
влача по асфальту несчетные ноги,
весь город от края до края —
один человечий поток…
На движущихся тротуарах,
на личных машинах,
(на глиссерах и архаических шинах)
на крыльях, на лодках,
в запряжках из атомных сил, электричества, пара
на Запад, на Север, на Юг, на Восток
в грохоте, топоте, шипе, шуршаньи, свисте
спешат, заполняя и землю, и воздух, и воду,
в относительную свободу…
А в небе — закат, словно огненная пеларгония
и дальние дымы клубятся, как черно-багровые листья…
О, Посейдония!

Там, где, как пестрые скалы, высотные здания
к решеткам прибрежным прижали кайму цветников,
а ниже — воды голубое сияние
в оранжевых, серых, лиловых, багровых мазках облаков —
волна за волной подплывает к лежащим на розовом пляже,
и сразу же, изнемогая,
истаивает на теплом песке без следа.
Уже вечереет, но толпы густеют даже.
Спеша освежиться после дневного труда,
с трамплинов герои бросаются лихо,
робкие входят в волну, как в объятья врага,
друг друга с трудом избегая
по всем направленьям снуют челноки —
иные гребут изо всех, иные беспечно и тихо,
насвистывая, напевая, из-под ленивой руки, разглядывая берега.
Среди челноков и пловцов,
средь криков, приветствий и шуточно им угрожающих слов,
к причалу подводят кокетливый катер,
почти что нагие девицы —
загорелые ноги, и руки, и груди,
и лица,
а губы по моде бледны, как заря на усталом закате.
Выходят на берег, красуясь,
взглядам себя предлагая, что редкие фрукты на праздничном блюде —
возьмите любую!
Поспела любая!
И словно не замечая
к ним повернувшихся лиц,
идут, играя
опахалами деланно длинных ресниц.
И несдающийся старый поэт
сочиняет девицам экспромтный привет:
«Как два котенка играет от быстрого хода твоя вознесенная грудь,
будто бы трогая лапкой мое оробевшее сердце.
Пусть ты не глядишь и не улыбаешься — будь!
И одним бытием твоим горькая старость моя обогреется!»
— Браво, старик! — говорит иронический майя
и шепчет лежащему рядом: «Глазки прикрой —
ослепнешь некстати!
Под случай шальной
любая
будет в кровати с тобой,
а то — отпихнет тебя левой ногой!
Ты думал — гетеры эти цветочки?
Нет, милый, — папины дочки!
Все у них есть, а душа скучает —
игра потаскушки порой развлекает…»
А те, кривляясь,
треща, как сороки,
бегут, направляясь
к купальным кабинам.
Старуха-бродяжка, живущая в брошенной лодке,
смотрит на них и глаза — как цепные собаки:
«Ужо вам, красотки!»
Пусть вечер и розов и тих — открыты ей тайные знаки:
все перемерены меры, все сбываются сроки,
все пересчитаны люди и живут уже днем не своим —
не облака прилипают к далеким вершинам,
но дым, дым…
На земле и на небе агония…
О, Посейдония!

Глиссеры заводи чертят крышами касаток.
Таверны на сваях огнями и музыкой блещут,
в струях играя.
Странные там плясуны, разодетые, будто плясуньи,
странные видятся сны и сбываются вещи:
трупы порой на заре выплывают в далекой лагуне…
«Посмотри!» — говорит педераст на террасе жеманному другу:
«Как этот вечер циничен, настойчив и сладок!»
И, звякнув запястьем, кладет на плечо его вялую руку…
Наркотик зрачки у обоих расширил зловещим,
обманчивым счастьем,
а на душе — беспокойный и липкий осадок
узаконенного беззакония…
И дым, подплывающий к озеру, душен и гадок…
О, Посейдония!

В аэропорт спустился корабль из далекого рейса,
весь серебряный — он, под зарей, как гигантский фламинго.
Он пришел из страны, где под солнцем лениво не греются,
где в снегах плоскогорий живут дикари и зовут себя «Инка».
Перестали моторы дышать,
падают сходни,
люди столпились у люка, спеша
сойти, опуститься в родное сегодня,
в привычный, в уютный, в домашний лад…
И вот уже, выдвинув стол на балкон,
с восемнадцатого этажа,
как на время присевшая птица,
оглядывая небосклон,
капитан сочиняет секретный доклад:
«Кроме золота и серебра,
мало нашли мы в стране добра —
мало злаков, и птиц, и зверей,
грубые нравы у дикарей…
И однако —
согласно приказу —
над озера водами пустынными
заложили мы город — Тиагуанако,
и оставили Тота, Атагуальпу, Гуаскара и Ассу
стеречь блокгауз с припасами и машинами».
И ребят пожалев, капитан вспоминает,
что там челюсти скука ломает
и что Гуаскар проиграл ему в кости
огневолосую Айю
и что завтра идти к ней в гости…
И предвкушенью лукавому рад,
продолжает доклад.
Жена, проходя, ему треплет прическу
и голову ласково гладит.
Лиловые бродят туманы
и вьюги
в ее ускользающем взгляде.
Он целует ей руки, что гибче змеи и лианы,
и пальцы с ногтями, покрытыми розовым воском,
и вслед за ней устремляется —
— а ей вспоминается —
— время разлуки,
томные ночи в постели подруги…
Пальцы ее нежнее, груди ее душистей,
рядом с черной копной волос золотая еще золотистей.
И в бесстыдной жаре откровенного женского лета
часы за часами вприпрыжку бегут до рассвета
и, приближая момент расставанья,
опять раздувают уже потухавшее пламя желанья.
Наглые губы по коже трепещущей бродят,
ищут — находят,
уходят — приходят…
В сладостной пытке, в тонкой и нежной любовной работе
пот выступает, как росы, на смуглой и розовой плоти,
тужится тело — истомой натянутый лук —
страстная жажда касанья множит и множит,
грудь задыхается, сердце не может
и хочется криком кричать от восторга немыслимых мук.
…Последние свечи, как звезды в заре, оплывая, горят,
в игре их, ладьи на мозаике стен, отплывая, колышутся тоже…
— Милая, знаешь ли, что говорят… —
«Э, вулканы всегда горят!
Пока мы живы, все чушь…»
Но стали колени подруги нарочно ленивы,
как будто ей трудно, как будто ей худо —
— А скоро вернется муж…
«Откуда?» —
— Он в колониях… —
…О, Посейдония!..