Леонид Якубович - По чуть-чуть…

Короче, тут всё было в порядке.

Я крикнул Лёшке: «Молодец, продолжай в том же духе!» и ринулся обратно к добрым «биндюжникам».

Они сидели за столом, как ни в чём не бывало, и обсуждали проблему недопоставок цитрусовых из Египта. Что-то там не устраивало их: то ли по срокам, то ли по цене.

– Братцы! – крикнул я. – Мне дали еще две тонны!

– Шоб я сдох! – сказал один.

– Или! – сказал другой

Третий ничего не сказал. Налил, поставил полный стакан на гипс и подвинул мне. Мы выпили по «чуть-чуть». Мне стало казаться, что их шестеро.

Жуя апельсин, я спросил, что дальше. Мне тут же налили ещё.

Я больше не мог есть апельсины. Я выпил так. Меня подхватили под руки, усадили за стол и сказали, что тут больше я не найду ни грамма, но... Налили, выпили по чуть-чуть... Но, там на другой стороне стоят «вояки», так что мне надо попробовать у них. Правда, их не видно уже давным-давно, может передислокация, может уже всё продали, может украли, может само сгнило, но... Налили, выпили по чуть-чуть...

Меня подняли с пола и опять усадили за стол... Но, кто-то там, вроде есть, потому что недели три назад в бинокль видели лошадь, а позавчера там горел свет...

Меня на руках отнесли в машину, и я поехал по рулёжкам, по взлётной полосе, потом уже просто по траве на другую сторону.

Было около семи вечера. Уже темнело.

Посреди хищного ряда истребителей, обнаружилось

здание КДП. Я прочитал табличку «Посторонним лицам вход категорически воспрещён!» и вошёл.

На продавленном диване сидели двое – капитан с полинявшей красной повязкой на рукаве и прапорщик. Сидели боком друг к другу и играли в подкидного дурака. Под потолком довольно тускло светила лампочка в жёлто-розовом матерчатом довоенном абажуре. Освещались только эти двое и карты. Я стоял у входа, и лицо моё было в тени.

– Добрый вечер! – сказал я, стараясь дышать в бок. – Товарищи офицеры, извините, что отрываю, но...

– Кругом! – скомандовал капитан. – Выйди, войди и доложи, как положено!

Я рефлекторно повернулся «налево-кругом» и уже было вышел, но спохватился, вернулся и шагнул в светлое пятно.

Что сказать? Мы вроде как встретились после долгой разлуки. Меня целовали и тискали так, что трещали рёбра. Судя по всему, я сидел с прапорщиком на одном горшке ещё в детском саду, а капитану я в молодости, как минимум, спас жизнь.

Мы махнули по «чуть-чуть» и я объяснил, в чём дело. Они и обалдели. Они сказали мне, что тут военная часть. Что даже, если бы тут и был керосин, его бы мне всё равно не дали по двум причинам: во-первых, его уже давно нет, а во-вторых, если бы он даже и был, то кто же мне позволит слить его с боевых самолётов, стоящих на боевом дежурстве! А вдруг что? Тогда что?

– Что вдруг что? – спросил я.

– Война!

– С кем?

– Ну... С Израилем, к примеру!

– Чушь! Никакой Израиль с вами воевать сегодня не будет!

– Почему?

– У них шабат! Они по субботам не воюют!

Этот аргумент развеселил их чрезвычайно. Мы ахнули ещё по «чуть-чуть» и они стали совещаться. Я даже не пытался понять, о чём это они. Они куда-то звонили, с кем-то договаривались, у кого-то брали разрешение, я ничего уже не слышал. Я впал в анабиоз.

Минут через двадцать меня реанимировали.

– Мы тут подумали. – Сказал прапорщик. – Тебе сколько надо?

– Три тонны! – обнаглел я.

– Столько нет. – Подумав, заявил капитан. – Есть тонна двести, ну максимум полторы.

– Хорошо! – сказал я. – Большое спасибо! За мной не пропадёт!

– Да ладно, Аркадич, – засмеялся капитан. – Какие счёты среди своих. Иди, бери, сейчас объясню где...

– Как это бери, чем?

– Не знаю чем, хочешь ведром, хочешь вот стаканом!

Мама дорогая! Только тут я сообразил, что всё, что мне дали или вот сейчас дадут, этого же практически нет! Ну, обещали, ну, сказали, а где он? Куда я его дену, во что?

Они соображали лучше, чем я. Через пять минут был вызван по телефону Николаич с топливозаправщиком. Через сорок минут он уже был здесь, опрокинул вместе с нами по чуть-чуть и затарахтел в темноту на своём ТЗ, куда ему велели. Через час он вернулся. Всё это время я спал на ихнем диване, заботливо укрытый лётной курткой.

Меня опять разбудили. Мы сфотографировались, я то ли дал автограф, то ли расписался за полученное топливо, мы снова выпили по «чуть-чуть» на дорожку... Потом за взлёт... Потом за посадку... Потом за Кучму... За дружбу я уже пил с Николаичем в кабине, когда мы ехали обратно...

За нами в «бочке» плескались четыре с половиной тонны лично моего керосина. Тонна, подаренная добрыми «биндюжниками», две тонны от Михал Семёныча и полторы, полученные сейчас. Ровно четыре с половиной тонны. И мне было плевать, хватит этого до Москвы или нет!

Николаич лично доволок меня до «биндюжников», сдал с рук на руки, принял с ними по «чуть-чуть» и встал возле моего окаменевшего тела, как часовой у Мавзолея. Я с ними не пил, потому что ни я сам, ни они сообща не смогли открыть мне рот, а пипетки у них не было.

Тут события опять запрыгали вокруг меня рассыпавшимся бисером, и сколько я ни пытался собрать их в единую логическую нить, не получалось ничего. Я только следовал за происходящим, даже и не думая сопротивляться или спорить.

Сначала выяснилось, что, сколько у меня керосина, вообще не имеет значения, потому что нет ни одного борта, куда бы его можно было бы залить. То есть топливо у меня есть, а самолёта нет, так что, если мне так уж припёрло, я могу добраться до Москвы только на топливозаправщике, но с Николаичем, потому что он мне ТЗ не отдаст ни за какие деньги.

Мы все сели в машину и поехали искать самолёт. Не одни, нет. Поиски самолёта превратились в народную игру-забаву. За нами на поле высыпали девчонки из «международного сектора», их знакомые и знакомы их знакомых. Позади на топливозаправщике тарахтел Николаич. По всему лётному полю в темноте разносились голоса.

– Толик, вон же «тушка», она ресурсная!

– Сама ты ресурсная, у неё регламент!

– Виктор Данилович, посмотрите этот сорок второй, давно гоняли!

– Его вообще не гоняли уж месяца три.

– О, ты смотри, вот она «сто пятьдесят четвертая» стоит, а вы говорили, её порезали!

– Кто говорил, я говорил? Да чтоб мене руки-ноги отсохли, если я это говорил!!

Наконец все сгрудились у одиноко стоящего на краю поля ЯК-40.

Этот подходил по всем параметрам, даже ключи от люка были, но его нельзя было брать, он был чей-то. Правда, «выходные» и этот кто-то вряд ли куда-нибудь полетит до понедельника, но всё равно спросить надо. Но нет телефона. А куда ехать не известно, адреса тоже нет. Был, правда, резервный телефон его брата, но он уже год, как удрал в Голландию и сидит там, боясь высунуться – на него тут два дела заведено. Тут вдруг вспомнили, что этот, чей самолёт, тоже, вроде, под подпиской о невыезде и решили – бери! Но до понедельника. В понедельник, чтоб, как штык, борт был на месте! Мне пожали руки, похлопали по спине, поздравили и все уехали.