Пер Лагерквист - Улыбка вечности. Стихотворения, повести, роман

Роман «Сивилла» внутренне тесно связан и с лирикой «Вечернего края», и с «Вараввой». Посвящение героини — пифии — языческому божеству храма Аполлона в Дельфах — существу первобытному, стихийному, «по ту сторону добра и зла», — с одной стороны, лишает героиню простых человеческих радостей, земной любви, с другой, наполняет ее жизнь иным, высшим смыслом, недоступным обычным людям, дарит ей мгновения экстатического восторга и ощущения всепоглощающей полноты бытия, сменяющиеся чувством мучительного опустошения и страдания. В образ Сивиллы Лагерквист, вероятно, вложил больше сокровенного, лично пережитого и выстраданного, чем в другие свои образы. Избранничество Сивиллы — это прямое отражение жизненного призвания художника, власти творческого дара над ним. Для Лагерквиста творчество всегда было божественным актом, благословением и проклятием одновременно, обрекающим художника на одиночество и страдания.

Языческое жизнеописание Сивиллы сопоставляется в романе с историей еще одного отмеченного Богом избранника — Агасфера (не называемого здесь по имени), осужденного на вечные скитания за жестокосердие и своекорыстие: шедшему на Голгофу Христу он не дал приклонить голову у своего дома. Агасфера, самого строптивого среди лагерквистовских бунтарей, писатель в своих заметках определил: «нигилист во мне», — подчеркнув и его «автобиографичность». Судьба и Сивиллы, и Агасфера резко меняется, коверкается после встречи каждого из них со своим непостижимым, грозным и карающим богом. За этими столь непохожими богами — языческим и иудейско-христианским, — угадывается одна многоликая и многозначная, неисчерпаемая и непостижимая до конца сущность. Для Сивиллы он олицетворяет жизненное призвание, для Агасфера — казнящую человека совесть. Жизненный опыт обоих, если в чем-то и дополняет друг друга, в сумме своей далек от исчерпывающего ответа на загадки бытия.

Примирение с жизнью и обретение покоя в смерти становятся возможными для Агасфера лишь после того, как, пройдя через отречение от Бога, он сумел подвести итог своей жизни и осознать свою вину — не перед не узнанным им Богом, а перед страждущим собратом по несчастью. Об этом повествует повесть «Смерть Агасфера». В причастности к ближнему и через него к миллионам других людей он находит подлинно божественный источник, скрытый за всем «священным хламом». Для Лагерквиста именно Агасфер, яростный отрицатель, неприкаянный и отчаявшийся, по своему душевному строю наиболее близок современному человеку с его неверием и подспудной, неосознанной потребностью в вере. Вера и нравственное сознание, полагает писатель, возможно, и рождается из глубочайшего отчаяния.

Подобно тому как судьба Сивиллы находит параллель в истории Агасфера, последний тоже сопоставляется с новым спутником — Товием, некогда студентом, солдатом, разбойником, преображенным благодаря любви к непорочной женщине. Товий в повести «перевешивает» Агасфера и оказывается в центре повествования. Судьба нового героя потребовала в свою очередь продолжения, к Товию присоединяется новый спутник — Джованни, священник, отрекшийся от служения церкви ради земной любви. Так за «Смертью Агасфера» последовали повести «Пилигрим в море» и «Святая Земля», образовавшие вкупе более тесно взаимосвязанную трилогию о пилигриме в рамках всей эпопеи.

Утратившие, казалось бы, всякую опору в жизни, странники заняты поиском Святой Земли, движимые неодолимой потребностью достичь цели вопреки всему. Святая Земля предстает перед ними пустынным, бесплодным краем, где вера мертва. Однако итог многотрудных скитаний героев обретает для них иной смысл, он заключается в самом живущем в их сердце стремлении к истине, к идеалу. Само стремление это свято и оправдано, даже если предмет его неосязаем, недостижим, а возможно, и не существует. Так герои Лагерквиста находят оправдание своему пути и умиротворение в смерти.

Сродни вере оказывается и настойчиво звучащий в последних повестях мотив любви, столь же устремленной к идеалу. Он озаряет и последнее произведение Лагерквиста — повесть «Мариамна» (1967) — своеобразный эпилог всего его творчества. В свете любви писатель сталкивает мрачную фигуру царя Ирода — «сына пустыни», олицетворяющего жестокость, деспотизм и душевную пустоту, — с юной прекрасной Мариамной, олицетворением человеколюбия и самоотверженности, пожалуй, впервые воплощенном в столь живом, полнокровном образе. Любовь Ирода к Мариамне неотвратимо приводит к гибели героини, но продолжает мучительно терзать тирана после ее смерти, как бы символизируя тоску зла по красоте и добру, признание им своей ущербности. Лебединая песня Лагерквиста утверждала моральную победу любви и гуманности над человеконенавистничеством и деспотизмом.

Длившийся более полувека творческий путь Пера Лагерквиста поражает своей редкой цельностью, единством и удивительной самобытностью, даже на пестром фоне самых разношерстных стилей и манер, сменявших друг друга в нашем веке. Не принадлежа ни к какой из существовавших литературных школ, Лагерквист не оставил после себя и литературных наследников.

Многим молодым шведским литераторам последних десятилетий он, возможно, казался слишком отвлеченным, занятым «метафизическими» материями. Но сумел ли кто-либо из них с такой глубиной и силой выразить трагизм бытия современного человека? Творческий опыт Лагерквиста, независимо от преходящих веяний времени, стал такой же органической частью культуры XX века, как опыт Томаса Манна, Альбера Камю или соотечественника шведского писателя — Эйвинда Юнсона. Созданное им остается примером нравственного стоицизма и сопротивления всякому, духовному и политическому, деспотизму, подавлению человека.

А. Мацевич

А ну! (англ.)

В итальянской архитектуре средних веков и эпохи Возрождения — колокольня, стоящая, как правило, отдельно от храма.

Damigella — придворная дама (итал.)

Bravo — наемный убийца (итал.)