Кот Басё - День от субботы

Сохрани и помилуй, Боже, единых нас. Даруй нам и теплых зим, и спокойных лет.

Здесь высокий берег, море и тишина.

Моя хижина лепится боком к твоей скале.

***

Тот, кто учит меня молчать,

Погружает меня во тьму.

Эта осень мне жмет в плечах.

Я, пожалуй, ее сниму.

***

Давай сначала поговорим.

Пока я просто не замечаю

твое лукавое «может, чаю?»,

твое присутствие там, внутри,

в том самом органе, где болят

конфликты долга с привычным чувством

себе подобных…

О Джойсе с Прустом,

о Мопассане, Рембо, Золя,

о карте вин, голубых сырах,

мужских парфюмах, нерезких фото,

о детях, родственниках, работах,

маршрутах, азимутах, ветрах….

О чем угодно, но не молчать,

осознавая, что каждый хочет

уйти от собственных одиночеств.

Уйти в другого.

Давай свой чай.

***

Декабрь не строит на камне, но из камней, причудливо сложенных, вдруг вырастает сам … И так будет с каждым, оставившим след во мне. И так будет с каждым, о ком я смогу сказать – вот это моё, в кого я смогу врасти зерном, эмбрионом, меняющим суть и плоть. И так будет с каждым, хранящим меня в горсти, впустившим под кожу, принявшим мое тепло. Держи меня крепче, девочка, я песок. Декабрь не строит на камне, но из камней во мне поднимается, шпиль его так высок, что, кажется, нет основанья и неба нет. Он скоро разрушится, милая, только ты держи меня крепче, собой наполняй и грей. Смотри, как песчинками тают во мне следы таких вот

огромных

каменных

декабрей.

***

«Явь или сон — трепетание зажатой в горсти бабочки?» Бусон

Стань камушком, стеклярусом, осколком, обласканным волнами океана, лежащим на ладони, где-то между холмом Венеры и змеей браслета, чтоб я могла беречь тебя – насколько могу беречь… Так берегут курганы в степи, пустившей призрачные корни, свои ночные медные секреты. Стань звукописью, слогом, переливом, смягчающим сонорный и свистящий, поющим гласным, длящимся дифтонгом, стихающим трехстишием Бусона, стань бабочкой, листом, цветущей сливой – стань беззащитной, хрупкой, настоящей, чтоб я могла беречь тебя… Ребенком – невысказанным, нежным, невесомым, моим, лежащим в чаше на границе двух линий – рек на карте Междуречья, в шелках воды, нашептывавшей имя на самом дне заветного колодца… Стань шорохом, пергаментом, страницей, гармонией, исчезнувшей из речи, чтоб я могла беречь тебя отныне.

От своего

безжалостного

солнца.

***

Дождь мой. Мой зимний, острый, упрямый дождь, запертый в городе, клетку его грызущий, дикий мой, хищный мой, так обреченно лгущий, но не умеющий верить в свою же ложь… Странный мой. Слабый мой. Стань моим снегом, стань тихим и ласковым, нежным, а значит, нужным. Стань вопреки ветрам, облакам и лужам, дням, происшествиям, правилам и местам, всем этим людям, ищущим впопыхах, чем поживиться, но потерявшим души...

Стань моим снегом.

Снегом, к щеке прильнувшим,

и невесомо

тающим

на губах.

***

Раздели меня, Господи, раздели, на слова, часы, полюса Земли, на зверей и травы, на соль и мед… На него раздели меня. На нее. Проведи экватор во мне – чертой, за которой тот не столкнется с той, чтоб они, волнами о борт звеня, не сливались снова в одну меня. Раздели меня, Господи. Я ковчег. Я не знаю, кто во мне и зачем, слышу только песни и голоса… Научи меня, Господи, что сказать. Как спасти их, собранных там, внутри, как найти для каждого материк, отпустить их в облако и на дно?.. На нее раздели меня. На него. Я слежу, как свет переходит в тень, отпускаю голубя каждый день, я смотрю в бездонную синеву. И уже не знаю, куда плыву. Раздели меня, Господи. Вот ребро, я хочу деревянным своим нутром, потемневшим от крепкой твоей смолы, прорасти, чтобы доски ушли в стволы, чтобы больше не плыть и не помнить, как он тяжел и огромен, она легка…

Им не выплыть, не выжить во мне вдвоем.

На него раздели меня.

На нее.

***

Я принимаю эту нежность сквозь пространство, искаженное словами. И мы идем. У нас над головами ладони неба держит лунный гвоздь. Я принимаю – кровью через плоть и осознаньем через отреченье. Я твой поток, и русло, и теченье, и водопад, и падающий плот. Я сохраню черты и голоса, я удержу минуты совпаденья… Я просто эхо, эхо провиденья, пытавшегося что-то рассказать. Но водопад шумит – издалека, определяя жизнь, как неизбежность.

И мы идем.

Моя земная нежность

жемчужиной лежит в твоих руках.

***

И казалось, что править миром давно привык, перебрал имена, истории, голоса… А теперь вот сидишь у ног ее, как старик возле собственной смерти. Не знаешь, что ей сказать, только смотришь влюблено – не верится, что пришла, ты такая красивая, Господи, ты ко мне… И целуешь ей руки, и кожа ее бела, и пронзительно синие вены текут под ней. И она тебя греет, и плечи твои дрожат, и последнее слово тянется, будто стон. И ударной волною идет из тебя душа, как блудница и мытарь, спешащие за Христом.

***

Он будет новым. Елочка, гори.

Взрывая дождь, гудят автомобили.

Нас любят те, кого мы не любили,

Мы любим тех, о ком не говорим.

Мы стали старше, дальше и слабей.

Они виной. Да только вот они ли?..

Мы поменяли (или изменили)

Самих себя. Но не самим себе.

Январь придет, как водится, с утра

Спокойный, сонный, сядет к изголовью…

Любовь всегда сменяется любовью.

Он будет новым.

Что ж, давно пора.

***

Когда я посадил его в песках, горящая обшивка фюзеляжа стонала так, что я не думал даже, что выберусь… Но знал наверняка: я сделал все. И в этот переплет попал один… Уму непостижимо… Как хорошо, что был без пассажира мой маленький двухместный самолет. А бак рванул, когда я ждал уже на жарком осыпающемся склоне… Хоть Бог пустынь, по слухам, непреклонен, но обошлось практически без жертв. Практически… Но если посчитать, их там сгорело около десятка – исписанная старая тетрадка. Да не тетрадка, целая тетрадь. В ней было все – любимые, стихи, их имена, их лица и приметы, и песни их, и траурные ленты, и целый ворох прочей чепухи… Да что о них. Прошло немало лет с тех пор, как я попал в мою пустыню. И все течет, и звезды не остыли, и ты все так же ходишь по земле. Я говорю с тобой – издалека, пишу тебе – дурацкая привычка, слепая жажда быть небезразличным… И знаешь что, ведь я живу, пока мой голос жив. Возможно, это бред, песок, мираж, ирония пространства… Но Бог пустыни ценит постоянство и за слова хранит меня от бед. Я нахожу росу и дикий мед, ко мне приходят звери, и ночами размеренное львиное урчанье замерзнуть мне без крова не дает. И я живу, не требуя огня, а значит, и не думая о дыме… И я молюсь. Моя молитва – имя. И звери тихо слушают меня. И Бог пустынь молчит на небесах, когда слова предчувствуют порядок…