Кот Басё - День от субботы

И они меня не тронут.

И не узнают.

***

Островом стану. Или осколком острова. Буду царапать море краями острыми, буду звенеть ручьями, лежать под звездами, ждать Робинзонов или считать суда, буду встречать рассвет голосами птичьими, красить листву зеленым, стволы – коричневым, буду плевать на правила и приличия, будто бы их и не было никогда. Будто не я разрасталась громадой каменной, и не мои перекрестки тонули в мареве, и не на мне выступала река испариной между сплетенных кровлями площадей, будто и не было неба, что так сутулится, словно собой укрывает глухие улицы, где обреченное время устало хмурится и начинает новый безумный день. Будто не я прохожих ждала под крышами – тех одиночек, которые чудом выжили, путала их в проулках, звала афишами и запирала в комнатах до утра, даже не слушая, как они тихо молятся, как набухает вена, иголка колется, по отсыревшим стенам ползет бессонница, вместо имен рождаются номера. Здесь не осталось больше живого, нужного. Я открываю люки. Прощай, оружие. И на реке плотина скрипит и рушится, я осыпаюсь медленно, по годам …

Волны меня качают – морскими сестрами, к берегу льнут, ласкают шелками пестрыми…

Островом стану. Или осколком острова.

А городов и не было никогда.

***

Подо мною молчит пыль, надо мною звенит степь, мой народ у меня был, а теперь не найти стен, оседает курган – в прах, забывается слов вкус… Победивший в бою – прав, не погибший в бою – трус. Как вы, сестры мои, как? Где ты, радость моя, где? Слишком искренне жрец лгал – словно знал, что придет день. Видят боги, рвалась в бой, на коне закипал пот, но прижавшись к земле лбом, на закате ушла под. Вот копье, да к чему мне? Вот и лук, да колчан пуст, потемнела колец медь, зарастает травой путь, время вороном вьет круг, по легендам идет счет… Слишком в небо подъем крут, да и небо теперь – чье? На ладони истлел знак, даже имя твое – тень. Как вы, сестры мои, как? Где ты, радость моя, где? Почему не звенит сталь, почему не идешь ты? Или голос чужим стал, или поле укрыл дым, или клятвы твои – псам, или вера моя – враг … Тяжело умирать там, но еще тяжелей – так. Слишком метко стрелок бил. С кем ты, радость моя, с кем?

Подо мною молчит пыль.

Надо мною звенит степь.

***

Покажи мне такую себя, какой я почти научилась тебя не помнить. Эти байки о том, что любить легко тех, кто нам оказался сегодня ровней, эти сплетни о том, что больные мы исцеляемся необъяснимым чудом – это бред. Мы стоим на краю войны. И уже не умеем уйти оттуда. Наш мирок оккупирован – от и до, мы заложники, тени в прицелах фрицев. Наш покой нам дается таким трудом, от которого яростно сводит мышцы, наша мнимая храбрость трещит по швам, сбой дыханья в прорехах одежды виден… Мы могли убежать, но ползем к ногам, задыхаясь от нежности: «Пристрелите!», точно зная, что этот проклятый плен нам дороже любой золотой свободы, наши жизни – висками в зажимах клемм, наше счастье в них впаяно электродом. Это степень безумия, что уже превосходит нескладную нашу правду.

Покажи мне такую себя, ma cherе.

А потом я скажу, что случится завтра.

***

Сквер преломлен в реке – золотом спит на дне. Осень в моей руке. Я отражаюсь в ней. Мимо мостов, дорог, мимо кирпичных стен ветер несет листок на голубом холсте. В призрачной дымке бел город семи холмов. Мне бы кричать тебе, но не хватает слов, мне бы тебя искать, но не откроешь дверь…

Как ты была близка. Как далеко теперь.

Сквер преломлен в реке – словно в стекле лучи. Я продолжаюсь: с кем? Осень моя молчит. Солнечный зайчик спит где-то внутри меня. Осень, столица, сплин. Листья. Разлука. Я. Время на вкус горчит, ветер играет джаз. Сколько у нас причин? Сколько причин – для нас? Воздух во мне дрожит – с сердцем моим един.

Где ты сейчас, скажи? Где мне тебя найти?

Сквер преломлен в реке – калейдоскоп разбит. Осень в моей руке. Ты – у меня внутри. Зеркало – как порог. Переступить его… Город семи дорог – и колокольный звон, и вереница птиц, тающих там, где свет. Я не могу уйти – выхода больше нет. Сквер сентябрит. Река ртутью ползет к нулю. Осень горит в руках…

Как я тебя люблю.

***

Норвегия мигрирует, рукой притягивая юг в объятья фьордов, седое небо дремлет над рекой, как старики над клетками кроссвордов, и, кажется, границы мира стерты, а может быть, и мир уже другой. Норвегия мигрирует. В меня. И отступает Цельсий по деленьям, и привыкаешь солнце отменять, его тепло считая наважденьем, и вызываешь без предупрежденья свой хищный нож из логова ремня. Норвегия мигрирует. Стада огромных рыб бредут по тропам донным, пока над ними темная вода о камни бьет с глухим протяжным стоном, пока над ними, сталкиваясь, тонут и исчезают в вечности суда. Норвегия мигрирует. Смотри, как северное море у порога грызет скалу приливом и гремит тяжелой горной цепью, понемногу ее стирая… Ничего не трогай. На карте нас найди – и отними меридиан. Ту линию меня, что проходила по координатам твоей души…. Не спрашивай. Не надо.

Здесь север, видишь? Все пора менять.

***

Пока ты считаешь дни, я считаю фразы.

Осень моя желтолица и узкоглаза,

идет во главе орды, забирает разум

у каждого, кто встречается на пути.

Пока ты бредешь по лесу, я ставлю метки,

Грызу на стволах зарубки, ломаю ветки.

Тяну паутину следом – защитной сеткой,

Я осень узнаю первая. Ты иди.

Вот только когда увидишь, как небо гнется,

Как листопад, шурша, над тобой смеется,

Как через кроны с востока шальное солнце

Острой холодной стрелой норовит – в глаза,

Ты убегай. Так быстро, как только сможешь,

Сквозь бурелом, кустарник и бездорожье,

Предупреждай о желтых полках прохожих

И не смотри,

Не смотри, не смотри назад.

***

Лоб моего океана – в морщинах волн. На берег ложатся пряди его седые. Он стонет у самой хижины, у него надорвано сердце, и скоро оно остынет. Я часто смотрю в это сердце – оно скалой, расколотой надвое, вложено в ребра бухты… Когда наступает отлив, сквозь его разлом багровое небо по каплям сочится внутрь и копится там, и кажется, что залив разорванным легким пытается сделать выдох… Я знаю полоску суровой своей земли да стон океана. Ко мне приплывают рыбы и редко – киты, безмолвные до того, как вынырнут, с треском порвав океану кожу… И я говорю им: «Нам скоро не хватит волн, чтоб ставить заплаты, мы делаем все, что можем – вдвоем с океаном. А больше ведь никого нет в этих широтах, точнее, в пустотах… В общем, когда вы увидите тонущих моряков, скажите, что я не успею прийти на помощь». Киты уплывают. Их нет миллионы дней, а может и больше – ведь счет не ведется вовсе. Я продолжаю солнце искать на дне: чайки кричали – его уронила осень… Чайки болтливы, но трудно понять язык, ложью наполненный, больше, чем рыбой сети. Лодка у берега – входит в его пазы крепко и точно. Ей управляет ветер. Им управляю я – отпуская нить, что пуповиной кормит бумажных змеев. Змеи летят в облака – отдыхать и пить пресную воду. Становится все темнее. Тише хрипит океан. Иногда в ночи я выхожу, чтоб просто послушать: жив ли. Звезды сквозные, и в каждой огонь стучит, будто их небу каленым железом выжгли. Он говорил мне, что будет конец времен, высохнет память, как высыхает капля, кто-то придет сюда, и узнав о нем, я позабуду волны и дом оставлю, я обернусь к горам и пройду сквозь них – следом за тем, кто будет сильнее воли… Ночи холодные. Тихо. И мы одни. И океан мой так безнадежно болен.