Кот Басё - Неслучайная сопричастность

Руфус! Целуй меня сильно – сильно, пускай поцелуй ложится на мне печатью… Я ждал этой ночи, я о тебе просил, я… О, Боги! Сейчас мне хочется прокричать им, что я отрекаюсь – от Рима и всех провинций, от нашей центурии – что мне ее победы?.. Я слишком люблю тебя, чтобы остановиться. Я взял тебя вместо Рима, который предал огню… Засыпая, я буду держать в объятьях тебя, понимаешь? Зачем мне еще дороги, когда мои ноги устали перечислять их, поскольку границы Империи на востоке почти бесконечны… Давай повернемся к югу, найдем поселенье, где пара рыбацких хижин ютитья над морем… Мы выдержим друг без друга не больше недели, Руфус… Мы стали ближе, чем воздух и легкие…

… шаг отдается гулко, мощеные улицы тянутся друг за другом, скрывая с трудом в кварталах и переулках бесчисленный мусор, пыль, суету и ругань огромного города… День, разобрать наречья почти невозможно – площадь полна народа, и в этом потоке теряется чет и нечет шагам, обещаньям, времени дня и года…

Я волк, потерявший брата. Я одиночка. Вдали Колизей, и тучи над ним все гуще...

Ну здравствуй, гроза, рожденная прошлой ночью!

Ave, мой Цезарь, привет тебе от идущих.

Тут громко и яростно, кровь и пыль, чужие знамена летят под ноги. Зенит. Горизонт начинает плыть, над пыльной дорогой... Мои дороги совсем не похожи на те, что ты привык измерять, не спеша, шагами. Здесь люди, собой подперев кресты, становятся каждую ночь богами, здесь псы так свирепы, что этим псам легко человека считать добычей. Зачем я вернулся? Не знаю сам. Война безнадежно вошла в привычку. Тут жарко и весело, как в аду, и, кажется, аду от нас не легче. Когда я вернусь, я тебя найду под старой оливой… И будет вечер, и сыр, и вино, молодое, как весенняя нежность твоя и свежесть… Когда ты уснешь на моих руках, неловко закутавшись в край одежды, я буду беречь твой спокойный сон от мыслей тревожных, от шума мира, я буду смотреть, как, взорвав песок, мои легионы проходят мимо, я буду любить тебя так, что Рим, упавший в долину, осядет пылью… Подошвы сандалий единый ритм чеканят для тех, про кого забыли и кесарь, и боги, и друг и брат. Порядок простой: убивай и празднуй.

Зачем я вернулся?...

Ты знаешь, ад вдали от любви возвращает разум.

А тот, кто словами дышит, к словам ревнует,

поскольку они бессовестны и упрямы.

– Она напилась, и я за нее волнуюсь.

– Здесь нет поворота, значит, поедем прямо.

… и вот за полгода я потеряла счет разбитым дорогам, окраинам, перелескам, ночному туману, обрывам, речному плеску, и что там у нас случалось с тобой еще? Я знаю, что мир всегда окружен кольцом заправок, мостов, машин, непонятных знаков, и каждый маршрут по-своему одинаков, и каждый игрок становится подлецом. На холоде стекла туманятся и звенят, и время срывается из-под колес, как гравий...

Я выйду, пожалуй. А с Тем, кто тобою правит, попробуй бороться как-нибудь без меня.

Вот именной револьвер, нашивки и прочая ерунда...

Мой командир, я почти отрекаюсь... Сегодня, по крайней мере,

я честен перед собой, а это мне засчитают там,

если, конечно, я не напрасно когда-то во что-то верил.

Я бы просил Вас не делать ставок и не искать причин. Дело не в страхе (какие страхи у тех, кто отсрочил смерть)... Просто сегодня я вдруг услышал, как сын обо мне молчит, а я так привык, что меня встречает его беззаботный смех. Просто сегодня я вдруг заметил в любимых глазах тоску – словно я жив, но еще немного – и потеряю жизнь... Я стал, отдаваясь войне всецело, на мирное счастье скуп. Пора, пожалуй, исправить это, у времени одолжив. Мой командир, я не знал дороги, кроме дорог огня, я прикрывал Вас, всегда бесстрашно первым бросаясь в бой… Просто сегодня меня убили, и Бог воскресил меня. И я вернулся домой, чтоб дома побыть наконец собой.

…Вот над порогом висит подкова – счастье согнув дугой, вот я сижу у окна и слышу, как засыпает двор, где-то война моя ждет, не зная, что я без нее другой, не обреченный идти на выстрел, не помнящий ничего. Где-то война моя, там, за лесом – заревом над рекой. Мой командир, я люблю Вас... Впрочем, нельзя изменить себе.

Вот именной револьвер... Сегодня пуля идет легко.

Сейчас она встретится с Вашим сердцем и остановит бег.

Неизвестное первое тщательно маскирует следы присутствия временных переменных, делая вид, что известно и постоянно.

Неизвестное первое не допускает мысли, что вторым неизвестным проводятся ежедневно те же расчеты, приемы, перестановки с целью оставить знак равенства неизменным, уравновесив чаши противодействий.

Да, приметы – это полная ерунда,

но от них в глазах туманится и рябит.

За тобою одиночество по пятам

ходит вот уже которые ноябри.

Ноябрь циничен, резок, непредсказуем, ноябрь опасен – финка за голенищем… Становишься все уверенней и безумней, приходишь владыкой мира, уходишь нищим. Любовь твоя сжимается, словно карлик, дрожит на ветру – прижать и укрыть плащом бы…

Но это ноябрь, тридцатидневный Гарлем. Таким, как вы, не место в его трущобах.

Говорят, Капитан забыл двадцать тысяч лье

и вернулся на берег… Если они не врут,

отвези меня к морю, туда, где земной рельеф

переходит в рельеф спины и горячих рук.

1.

Тише, за нами крадутся тени, вооруженные до зубов неотвратимостью совпадений, определяющих не-любовь, не –понимание, не-возможность слышать себя в городской глуши… Мы одиноки и осторожны. Однажды мы все-таки убежим.

2.

– Что это?

– Это дорога, по ней проходят такие, как мы… Их тела у обочин часто встречают идущих – деревом или камнем, или дорожным знаком… Дорожным знаком становится тот, кто преодолел дорогу, но испугался последнего поворота.

– Куда мы идем?

– Мы идем, безусловно, к морю, ведь все живое идет безусловно к морю – к началу начал, к истокам перерожденья. И мы идем, чтоб стать, наконец, собою, остаться без кожи, без твердой тяжелой кожи, проснуться нагими, родившимися из пены, из розовой влаги, из шелковых нежных тканей.

– Послушай, ветер…

– Послушай поющий ветер, спустившийся с гор, играющий на свирели уставшему страннику, спящему беспокойно, во сне проводящему теплой своей ладонью по телу любимой женщины… Слушай ветер.

Когда наступает утро, вода вскипает, в серебряном море, в огромной его купели… В нее погружается каждый сюда входящий.

С востока на купол неба садится солнце.

Гора в окружении гор, над горой орлы. Дорога на склоне дает понемногу крен. Я знаю, что камни уже начинают плыть. Я старше, чем корни дерева на горе. В ущелье дома рассыпаны, как зерно – как будто однажды, не удержав в горсти, их уронили на складки земли сырой, и после дождя позволили прорасти. Вы каждую осень, оставив в домах детей, слепых стариков, юродивых и больных, идете за мной, идете на гору к тем, кто лечит вам раны, поет и толкует сны. Гора в окружении гор, над горой орлы. Дороге на склоне остался последний дождь. Я знаю, что камни уже начинают плыть, я вижу на глине слепки чужих подошв. Зима приближается – временем для всего, монах Шаолиня спускается с Шао-ши … И падает снег, и снег переходит в звон, и этот звон идет из моей души. Я был у подножия, слушая вашу боль, хранил тишину, не пробуя выбирать. Зима приближается, я расстаюсь с собой, чтоб обрести себя высоко в горах. Пора успокоить мысли, простить, понять, пора, указав на сердце, его постичь. Идущим со мной – терпения и огня, идущим за мной – решимости не идти.