Дмитрий Сухарев (Сахаров) - При вечернем и утреннем свете

В такой беде играет роль
Не поэтическая боль,
А боль животная, живая.

Сжигает птицу птицелов —
Гори, прозренье! Сколько слов
Безвестно в пламени ослепло!

Известно ль вам, как стоек дым
Стиха — и как непоправим
Набросок в состоянье пепла?

Горят не рукописи — мы
Палим собой давильню тьмы,
Себя горючим обливая.

И боль, которой мы живем,
Не поэтический прием,
Она — живая.

В день хороший, выплатной,
Тихо очередь топталась
И сочувственно шепталась,
К цели двигаясь одной.

«День поэзии» платил
Тем, кто скромно воплотил
Свои дни и свои ночки
В его пламенные строчки.

Канитель была проста:
Всяк вошедший в помещенье
Без тревоги и смущенья
Занимал конец хвоста.

Недобитый лирик чистый,
Нехудой отчизник истый,
Неречистый и речистый —
Всяк имел надежду тут.
Выпивохи, птички, птахи,
Отплатились наши ахи,
Худо-бедно —
полстранички
В альманахе нам дадут!

То, что с кровью наравне,
То, что высижено задом,
Напечатанное рядом,
По одной идет цене.

Мой родной кичливый цех!
Где еще увижу всех
В единении сердечном?
Разве на похоронах…
Что за чудо-альманах —
Мориц рядом с Поперечным!

И подобный алтарю
Свет в окошечке светился,
И никто не суетился,
Я вам точно говорю.

И ушедших в мир иной,
Отслуживших этой жиле
Тени
вежливо кружили
В день хороший, выплатной…

Когда по безналичному расчету
Расчетливую делаешь работу,—
Уловленную душу измочаль,
Пиши: звезда горит, душа трепещет,
И бездна, бездна, бездна в берег плещет,
И со свечою мается печаль.

Твори безбедно и небесполезно,
Звезда, свеча, душа, печаль и бездна —
Отборная оснастка для стихов,
Которые не слишком даже плохи,
И как-никак, а документ эпохи,
И ловят души на манер силков.

Но выгляну в окно, там ночь немая,
Там город спит, себя не понимая —
Юдоль непонимания и лжи,
Там бездны мрак бензином в берег плещет,
Душа дрожит и на ветру трепещет,
И как все это выразить, скажи?

Незнакомый вежливый профессор
Пригласил меня прислать деся-
Ток-другой моих произведений
Для чудесной книги, книги века,
Где стихи — одних профессоров.

Говорил он: «Я как составитель
Представляю химию белка.
Есть у нас астроном, офтальмолог,
Физик почв, географ зарубежных,
Два юриста, три искусствоведа,
В сумме — 27 профессоров».

Я молчал, подавленно-польщенный,
Крепче к уху трубку прижимал.
А под вечер все же раскололся,
Полувразумительно промямлил,
Доложился, искренне признался,
Показал, что я — недопрофессор,
Что меня профессорским дипломом
До сих пор не удостоил ВАК.

Так вот я, увы, и не схлестнулся
С профессионалами пера,
Не усилил, но и не ослабил
Книгу века, славную команду —
27, и всяк пасует в рифму,
27, и каждый лупит ямбом,
27, и все профессора!

Коммуникативная функция слова,
Она, если в ней разобраться толково,
Кому — позитивная функция слова,
Кому — негативная функция слова.

Представим, к доярке взывает корова,
Мычит некультурно и неэлитарно;
Здесь функция МУ, т. е. функция слова,
Нелитературна, но утилитарна;
Здесь МУ позитивно, коммуникативно:
Ведь, как бы ей ни было это противно,
Доярка пойдет на вербальный призыв,
Источнику МУ кулаком пригрозив.

Но если доярка в своем терему
Мычит, поджидая шофера Кузьму,
То ясно для самых отсталых ослов,
Что самодостаточна песня без слов;
Здесь значимо «ми» и не значимо МУ
И, стало быть, слово вообще ни к чему;
Тем более в песне оно примитивно
И, стало быть, антикоммуникативно.

Но я-то, но мы-то, я думаю, с вами
За то, чтобы песня была со словами!
За слово, зовущее жить коллективно,
А бьющее мощно и кумулятивно!
Поэтому нам и толкует наука,
Что главное — незамусоленность звука,
Поэтому мы и за МУ, и за «ми»,
За заумь, но все ж и за ум, черт возьми! [9] А ежели кто ни за МУ, ни за «ми», То пусть почитает хотя б Низами.

Не в этой ли пене рождается снова
То самое, самое дивное слово,
Которое, сколько его ни зовите,
В ответ лишь хохочет, как Моника Витти!

Немолодым усталым поэтессам,
Что так страдают каждою строфою,
Молоденьких мужей послал господь.

Вот поэты той войны,
Сорок первого сыны:
Пишут внятно и толково.

Вслед за этими и мы,
Опаленные умы:
Дети пятьдесят шестого.

А за нами — никого?
Поколенья — никакого?

Так, наверно, не бывает,
Ихней роты прибывает,
Кто-то нас перебивает —
Поприветствуем его.

Забуду ль пеструю лавину,
Катившуюся в котловину
На наше сдержанное «ах»?
По склону барды мчались бодро,
Мелькали бороды и бедра,
Скакали спальники и ведра,
Гитары прыгали в чехлах.

Какие ждут нас дни и ночи!
Нет, здесь не Сопот и не Сочи,
И мы иные — мы охочи
До песен собственных кровей!
Певцы, певуньи, вы все те ли?
Откуда вы поналетели?
Пред циклопичностью затеи
Разину рот, как муравей.

Держись, мураш, крепи рассудок,
Забудь про сон на трое суток,
За ситуацией следи:
Бивак разбит, котлы дымятся,
Уже тылы к огню теснятся,
Битлы истомою томятся,
Чехлы долой! — теперь иди.

И, глядя в очи юным феям,
Я шел с пузатым корифеем,
Я брел среди ночных шатров,
Ночных костров, ночного бденья,—
Я брел, и делал наблюденья,
И всё балдел до обалденья,
И бормотал обрывки строф.

И чудно было мне, и сладко,
Мы шли, и каждая палатка
Свой стиль, свою являла страсть;
На ВАЗе служат нашей музе
Иначе, чем в казанском вузе,
Но, состоя в одном союзе,
Поют и те и эти всласть.

Так что ж поют? Поют, что надо.
Чужого нет: Булат, Гренада,
И молодые имена,
И мы с тобой имеем место,—
Какая дерзкая фиеста!
Какая странная страна!

Немыслимо, необъяснимо!
О вы, кому не до Муслима
В незамусоленной глуши,—
Я вас люблю! — и этот праздник
Писать желание раздразнит
Для вас, что значит — для души.