Леонид Семенов - Собрание стихотворений

Собака вперед забегала.
Все были от нас далеки,
даже тетка и та отставала:
она собирала в тот день васильки.

В эти дни всюду сонная тишь,
словно ты не глядишь.
Я хожу и топчу золотую листву,
в эти дни не тебя ль я зову?
Я березкам сказал, что тебя я простил:
я не мог не простить — я любил.
Но березки молчат, всюду тишь…
Отчего — ты молчишь?

Тихо стали осенние дни,
холоднее туман по утру,
и горят уж по избам огни
каждый день ввечеру.

А в лесу от березок бело:
вся у ног золотая листва.
Стало пусто, просторно, светло,
в паутинах трава.

По дороге пойдешь — тишина.
Даже галки — и те не кричат,
и в платке, но все также одна —
ты прошла нынче в сад.

Сидишь ты, смирная,
у своего окна;
работа спорится медленно,
и в доме — тишина.
Я жду. Все ниже клонится
передо мной волос пробор,
и грустно мне: мне хочется
смотреть в любимый взор.
А говорить нам не о чем:
все сказано давно…
Заря морозная, вечерняя,
окрасила окно.

Час еще не поздний:
не горят огни.
Вечер стал морозней,
мы — одни.
Помолчим сегодня:
колокольный звон
что — мечта Господня,
что — твой сон.

Время близится вечернее,
смолк уныло дальний звон,
стали люди суевернее:
не далек желанный сон.
Сердце — тихо, немятежное:
все сбылось, чем жизнь ясна.
Что же медлит неизбежное?
Ночь и с звездами темна.

Ты лежала вся дымкой увитая,
ты была так чужда, далека.
Возле гроба, — глазетом обитая,
нас пугала немая доска.
Мы слова повторяли обычные
и все ждали обедни конца,
были страшны черты, непривычные,
дорогого когда-то лица.
Вспоминалися дни благодатные,
вспоминалась весна и цветы,
все цветы на лугах ароматные,
под душистой акацией ты!

Был праздник. Ушла со двора гувернантка.
Был тихий вечерний, задумчивый час.
На улице пела тоскливо шарманка,
Все было и нынче, как было не раз.

Две сестры примеряли пред зеркалом шляпы.
Качался на шляпках назойливо мак.
Задремал их братишка на стуле у папы.
Стучали часы одиноко тик-так.

В гостиной блестели старинные рамы.
Был траурным крепом затянут портрет,
улыбалось лицо в нем румяное мамы.
От окон блестел навощенный паркет.

И пела по-прежнему где-то шарманка,
скрипела на кухне несносная дверь.
Были счастливы дети… Ушла гувернантка…
Было завтра, вчера и теперь…

У старухи все одно,
все жужжит веретено.
Песнь уныла, и скучна,
бесконечно нить длинна.

Развивается клубок:
вот геройство, вот порок;
стар — жених, она — юна,
хил — отец, семья — бедна.

Вот цари и короли
делят жребии земли,
разгорается война,
хлещет алая волна…

И опять — любовь, порок,
затемняется поток,
и угрюма и страшна
вековая тишина.

А над нею все одно,
все жужжит веретено.
Песнь уныла, и скучна,
бесконечно нить длинна.

Развивается клубок:
вот геройство, вот порок;
стар — жених, она — юна,
хил — старик, семья — бедна…

et cetera in perpetuum.

Мне снятся вечерние свечи,
она на коленях моих
лепечет мне быстрые речи,
лепечет о снах молодых.

Ей снилися белые кони,
все белые кони в полях,
серебряных всадников брони
сверкали на белых конях.

Дрожала земля под конями
и капала пена с удил.
Он, светлый, звеня стременами,
копье перед ней опустил.

Ей снилися белые кони,
все белые кони в полях,
серебряных всадников брони
сверкали на белых конях…

Не спи! но спящих не буди!
Заутра выйди на крыльцо,
надень венчальное кольцо,
и обратив к заре лицо,
молись и жди!

И вот с востока на заре
промашут огненные птицы;
мелькнут заветные станицы,
зардятся копья на горе.

И он, — веселый и победный,
в передрассветной тишине,
от вражьих ран — смертельно-бледный,
проскачет мимо на коне.

Я — целомудрен, чист и свят,
и свято имя — голубицы,
моей возлюбленной юницы,
мои напевы сохранят.

Я ей пророческими снами
исполнил девственную грудь
и непорочными мечтами
усеял в небе светлый путь.

Не ярче ль звезд её порфира,
на кудрях царственных венец?!
О, не для суетного мира
ее воспел суровый жрец!

Красуйся чистая лилея!
Мой бескорыстен в песнях суд:
тебя века благоговея, —
Невестой рая нарекут!

Когда неведомый и сильный
Господь призвал меня на брань,
Он мне десницею обильной
дал знамя в трепетную длань.

На нем священные глаголы
Он кровью Сына начертал
и путь в немеркнущие долы
в греховной бездне указал.

И Он воззвал: «Мужайся, воин!
Моей победы близок час!
Блажен, кто знамени достоин,
блажен, в ком пыл Мой не угас»!

И в бой я ринулся кровавый,
но не в бою лицом к лицу
нанес десницей враг лукавый
удары Божьему бойцу.

Нет, с мыслью грешною без боя
я в сердце доступ дал врагу
и, поражен его мечтою,
пути Господнего бегу.

Рука держать святое знамя —
уж недостойна и слаба.
Задуй же, Сильный, жизни пламя
в груди неверного раба!

Мчались мы на конях.
Ветер рвал и метал,
в конских гривах свистал,
заливался в безлюдных полях.

Но устали и взмылились кони.
Ты коня осадила, смеясь,
ты сказала мне: князь,
нам бояться ли рабской погони?

И над гривой коня,
вдруг нагнувшись проворно,
обернулась ко мне, охватила меня,
обожгла меня лаской огня,
отдалась мне добычей покорно…

И все стихло кругом,
Было все в тишине.
Не шуршала трава,
не стонала сова,
кто-то плакал… О ком?

Ты смеялась на черном коне!

Говорили в столовой большие до ночи,
а девочка слушала сказки детей.
Разгоралися детские очи,
о царевиче грезилось ей.
Ночью вышла одна она в поле,
побежала в таинственный лес,
было жутко за садом на воле,
но в лесу… Ах, в лесу было много чудес!
Там леший огни зажигал у дороги,
рассыпал на полянах росу,
улыбался над соснами месяц двурогий,
и все снился, ей снился царевич в лесу.
На болоте дрожали ветелки,
и были туманы — как скатерть длинны.
Говорили ей травы, что звездочку елки
хотят втихомолку украсть с вышины…