Леонид Семенов - Собрание стихотворений

Я одна в лесу, одна,
в небе странная луна.
Кто там бродит, кто сидит,
кто смеется, кто кричит?

«Обернись-ка, посмотри!
Здесь нас три!
Как у первой зубы — сталь,
вся — печаль!

Горяча второй ладонь —
как огонь.
Третья ж белая нага
для врага».

«Ха-ха-ха! В нагое тело
старый черт впился умело!» —
«Ну скорей же!» — «Тише, бесы,
мы красоток под навесы!»

Я одна в лесу одна,
в небе странная луна…
Кто же длинный с бородой
встал над елью предо мной?..

Нынче утром я козлика долго искал:
козлик, мой беленький козлик, пропал!

А ночью горели костры на поляне,
месяц бледно светил,
и двигались люди в тумане;
там старец ножи над водою точил.
Два отрока рядом стояли;
они полотенце над камнем держали.
Все пели; и тихо и грозно их песня неслась.
Все пели о солнце, о жатвах, о бранях…
Вдруг нож засверкал и кровь пролилась,
и рдели капли на тканях.
Лежали все ниц. Старец кропил
нас теплою кровью с ветки сосновой.
Месяц бледно светил.
Занималась заря за дубровой…

Нынче утром я козлика долго искал:
козлик, мой беленький козлик, пропал!

Лебедь, лебедь белокрылый,
слышишь лебеди летят,
слышишь братьев клич унылый?
крылья в воздухе свистят.
Лебедь, лебедь белоснежный,
лебедь озером пленен
и тоскует лебедь нежный,
сном туманов окружен.
Лебедь, лебедь белокрылый,
заводь тихая страшна;
многих лебедей могилы
затаила глубина.
Собери, могучий, силы!
дни осенние летят.
Лебедь, лебедь белокрылый,
слышишь лебеди кричат…

Тебя я песней укачаю,
тебя я сказкой усыплю,
я сказок много, много знаю
и песни тихие пою.

Я расскажу про берег чудный,
про золотые паруса;
там под волною изумрудной
кораллы, скалы и леса.

На берегу есть сад чудесный,
его цветы — как снег белы,
глубок лазурью свод небесный
и реки быстрые — светлы.

В саду высоко терем пышный,
царевны в тереме живут,
их песни рано утром слышны,
они о солнце речь ведут.

Кругом в лесах поют Жар-птицы,
горят их перья, что костры,
в лесах медведи и лисицы,
как овцы кроткие, добры.

Их гладят маленькие дети,
они послушны не за страх…
Но спи, дитя: — созвездий сети
уж ангел вывел в небесах…

Мы под звездами в дубраве тихо ждали,
ждали приближения судьбы,
а над нами важно двигали, качали
ветви — темные дубы.

Там за черными стволами у могилы,
там, где корни мохом обросли,
там бродили, вея дивной смутой, силы,
силы тайные земли.

Там шептались, нежно жались, к травам травы
обвивались, обнимали свет,
свет рождался, и по всем листам дубравы
пробуждался шум в ответ.

Мы склонялись, рвали травы, песни пели,
песни — Господину своему,
песни пели под напев лесной свирели,
знали ль, девушки, кому?

Бог рождался, Бог являлся нам под сенью
Дуба, — в росной ложнице земли.
Мы к Родительнице в рощу, мы к рожденью
Бога, — сестры, ночью шли.

Он родился, мы младенца повивали,
пеленали Бога в час родин
и до солнца колыбель его качали,
спал младенец — Господин.

Спешите, юные, спешите!
Царевна в замке ледяном.
Скорее двери отворите,
царевна близко за окном.

Вошли и ищут в коридорах,
к царевне в комнаты бегут,
То слышат голос, слышат шорох;
царевны нет! — ее зовут.

Бегут, блуждают в подземелье,
царевна здесь! — Она в цепях.
В пыли находят ожерелье…
наверх бегут, их гонит страх.

Идут по залам, залы — пусты.
Взирают, молча, в зеркала.
На шум шагов, как стон стоустый,
им молвят своды: умерла!

Но им не верят, ищут, бродят.
Царевны нет! — года бегут…
И вот как тени в замке ходят.
Царевны старцы не найдут.

И слышен плач их: отворите,
одни мы в замке ледяном!
Спешите, старые, спешите,
царевна близко за окном!

Мне мой отец, отец лукавый,
сулил не раз свои миры
и открывал своей державы
неисчислимые дары.

Мне рассыпал земли богатства,
весь блеск металлов и камней,
сулил мне мир в довольстве братства,
покой размеренных полей.

Мне обещал царя корону,
покорства трепетную лесть;
я зрел князей, спешащих к трону, —
мне ликованья дань принесть.

И обнажал пиров забавы,
объятья жгучих, юных тел,
и соблазнял напевом славы,
и рисовал певца удел.

Но сын отверг отца соблазны,
да буду равен я отцу!
Пути отца и сына разны,
но все к единому концу.

И я себе в туманной дали
прозрел таинственную власть:
венок терзаний и печали —
мои в ней слава, право, страсть.

Его я выбрал, и ни лира,
ни меч, ни разум, ни багрец
так не пленят мне властно мира,
как мой мистический венец.

К нему несметными толпами
всех стран народы притекут
и перед всеми божествами
его над миром вознесут…

Я понял все, я все узнал,
но малым детям не скажу.
Над чем от юности гадал,
тем резвость юных пощажу.

Вот соберу детей как прежде,
пусть водят светлый хоровод!
Сам стану песни петь надежде,
развеселю старинный свод.

Я подойду к юнице с лаской,
глаза ей тихо завяжу;
дитя — забавив детской сказкой —
на камень белый положу.

Ее раздену осторожно,
ей поцелую лик шутя;
я — старый жрец, мне это можно,
она же — девочка, дитя.

Другим скажу: теперь бегите!
И пойте, дети, веселей!
Назад, на деда, не глядите,
сестра вас встретит у дверей…

И устрашусь ли жертвы малой?
Не долго стану целовать,
но сладко будет в крови алой
мне руки старые купать.

Я человечество люблю.
Кого люблю, того гублю.
Я — дух чумы смердяще-гнойной,
я братьев ядом напою
и лихорадку страсти знойной
в их жилы темные волью.

Я ненавижу одиноких.
Глубин заоблачно-высоких
мне недоступна тишина
и мудрецов голубооких
святая радость не нужна
для мыслей черных и жестоких.