Фердинанд Фингер - Любовь и жизнь, похожие на сон

Директор магазина с красной рожей наблюдает издали.

Он наслаждается картиной несуразной,

Как люди в снеге да с мороза возятся вдали,

Пытаясь пропитание достать в возне той безобразной.

Откуда мясо и нормальные продукты, господа?

Ведь сорок экземпляров Золотой Звезды для бровеносца,

Оружие в Анголу, в Эфиопию гони скорей туда,

Чтоб коммунизм в тех нищих странах засиял, как солнце.

Не только о еде насущной речь я поведу. В те времена

Одежда стала для семьи каким-то наважденьем.

На те гроши, что сэкономили, не купишь ни хрена,

Советскую кривую покупай, носи по воскресеньям.

Не лучшие профессии достались нам,

За что наказаны с женой и маленьким ребенком.

Вот инженер – экономист, учитель я,

Мы задыхались от безденежья, кредит спасал и только.

А сверху наглое, отъевшееся старичье.

И что для них сто сорок миллионов оборванцев?

Галина Брежнева с Чурбановым, гэбэшным муженьком,

Возилась в драгоценностях и бриллиантах.

А как хотелось что-то вкусное на праздники купить.

Вот здесь мне повезло, имел я друга.

Он следователем в милиции служил,

А там порука нерушимая идет по кругу.

Ну, в магазин, в подвальчик, да с директором – вот красота,

Вам, Александр Макарович,

на светлый праздник услужить мы рады:

Вот семга, балычок, вот черная и красная икра,

Ну, скатерть самобранка – Ваньки-дурачка отрада.

Ну, только через связь преступную

В стране великой избранные блага получали,

А кто неизбранный – ходи в обносках и голодный, знай,

Что блага эти – те, кто наверху поразбирали.

Нью-Йорк. Проехал как-то через красный свет.

Вдруг полицейский, я по русской-то привычке

Сто долларов в права, ну, все: тюрьма – привет,

И посидел за подкуп, как воришка за отмычку.

Глаза, душа и руки попривыкли ко всему

Тому, что я за сорок два в России видел.

Дома построенные кое-как, мотор машин в дыму,

Дороги кое-как заплатанные – эту жизнь возненавидел.

Как раб последний на цепи, не рыпайся – сиди,

С такой-то красоты из коммунизма ты удрать собрался,

Но ты не русский, денежки за выход из гражданства

и образование плати,

Квартиру отдавай и побыстрее, сволочь, убирайся.

А остальные, кто не полунемец и полуеврей,

Ты продолжай в навозной куче пьянствовать – копаться,

А что ты сдохнешь, то на это наплевать, ей-ей,

В могиле, да и то за взятку, отлежишься, братцы.

А чтоб народ не возникал, и революцию, не дай-то Бог,

Войну придумали в Афганистане,

Им что, по-быстренькому наверху придумали предлог,

Несчастных, нашу кровушку, детей поубивали.

По телеку я видел похороны Брежнева,

пузатую в погонах генеральскую толпу,

За гробом несшую награды своего покойного генсека.

За провожающих так было стыдно, не пролил слезу,

Хотя тогда ведь Божие дитя, ведь хоронили человека.

Пишу в альпийской Австрии – свой дом, снега.

Вдруг подошла жена, в мою вгляделась писанину,

Вздохнув, сказала: «Ночи два часа, ведь пишешь зря,

Никто читать не будет, все известно, и побереги-ка спину».

Не понимает, милая, хорошая моя,

Что нет покоя мне на море и на суше.

«Поэты ходят пятками по лезвию ножа,

И ранят в кровь свои босые души». [13]

Уж тридцать три живу вдали я от России, господа,

Двенадцатого января 2010-го влепил мне Жириновский,

По телевизору сказал:

«Сто миллионов не работают, друзья».

А кто ж тогда работает?

Трясемся мы в доисторической повозке.

Болею и страдаю потому, что Родина великая в беде.

Такой не существует в мире даже и в бреду, ты знаешь,

Что продают фальшивые лекарства, и везде

В аптеках не здоровым, а больным задорого – ты понимаешь?

На стариках держалась кое-как огромная страна,

После войны они, как лошади, работали, все понимая.

Теперь фальшивые лекарства и продукты – на!

На пенсию в четыре тысячи рублей как жить? Не знаю.

Душа болит и ноет постоянно от того,

Что воры и мошенники кругом, и Жириновский это знает.

Сказал, что две палаты депутатов – запредельное число

Тех, кто лоббирует преступность, в нищету страну вгоняет.

«Конюшни авгиевы» кое-кто старался разгрести,

А где они? Рыжковы, Хакамады и Немцовы – их не видно,

Кругом одни мошенники, льстецы,

А президент один с лопатой, он навоз не выгребет – обидно.

В коррупции и лени уж погрязло все и вся,

Зеленый Богом стал – воруют без оглядки.

И в попустительстве милиции погрязла вся страна,

Миллионы в кейсах тех идут на взятки.

Но в похвалу народу русскому сказать могу,

Что телевиденье его и лучше,

содержательней всего того, что в мире.

Но не доходит до ума и сердца потому,

Что только про убийства поглощают,

как еду, в своей квартире.

Четыре ночи. Тишина. Пишу, не сплю.

Жена проснулась, спрашивает: «Ты все пишешь?»

Что я отвечу, как я спать могу,

Когда моя душа через десятки лет Россией дышит?

Я понимаю, почему все так произошло:

Уж тыщу лет народ в трагедии живет, и так поныне.

Не выдавил он из себя раба, и так пошло,

То Петр, Грозный, Сталин рубят головы,

и по спине кнутом, вперед, скотины.

От ига от татарского народец исхитрился весь,

Он знает, те, кто наверху, его обманут.

И если о себе не позаботиться, ну, как ни есть,

Убьют и изведут, собаки, кожу стянут.

И веры в Бога были так надолго лишены,

А за последние за семьдесят все церкви повзрывали.

Ну, где отдушина для человеческой души?

А пустота в людской душе – ведь это не беда ли?

Разбили, выбросили десять кирпичей,

Те, на которых человеческое мироздание держалось.

Божественные заповеди те,

которые держали в чистоте людей.

Беда, что нравственность, не выдержав стыда, сбежала.

Преступники, что страхом придавили свой народ,

На Красной площади лежат позорными рядами.

А самый главный – он с рукой вперед.

Быть может, Гитлера вы памятник в Германии видали?

А раз творится так на этой-то земле,

Которую веками, как дождями, кровью поливали,

Где каждый говорит: «Законы государства не по мне»,

Где справедливости веками не видали.

На той земле никто и не построит ничего,

Пока те десять кирпичей в мозги российские не вставят.

Правительства работа не нужна ни для кого,

Пока чиновников за взятки их посадят или расстреляют.

Страна, где школы превратилися в разбойные места.

А звание учителя принижено, куда уж ниже.

Где девочки друг друга убивают, а в тринадцать мать она,

Где единицы лишь стараются быть к Богу ближе.

Там милиционер народу не защитник – враг,

Который постоянно грабит на дороге.

Нет, не поднимется страна, уйдет во мрак,

Дождется – похоронные за ней приедут дроги.