Фердинанд Фингер - Избранное

О, поле русское, войною искалеченное поле,

Вчерашний страшный бой прошел здесь на передовой.

Горящих танков дым, для смерти тут раздолье:

Сырого мяса, крови запах, мин визгливый вой.

Сугробы в копоти, и наст пропитан кровью,

Еще недавно здесь божественная поля красота была.

Убитых восемьсот лежит, им нет надгробья,

Здесь вздыбленной земли молчанье, смерть свое взяла!

Смотри, сидят солдатики, сидят на бугорке,

Один в советской форме, с звездочкою на пилотке,

Другой в немецкой форме, он без шмайсера, с лопатою в руке,

И на двоих им «козья ножка»

из махры в вонючей из газет обертке.

И разговор на непонятных языках понятен им двоим,

С небес вот свалится работа не по нраву,

Хоть держатся, но страх им на двоих в подарочек один,

Увидеть рваные тела – для их души смертельную отраву.

По восемнадцать лет, и на сегодня, вроде бы, живые,

Сидят, беседуют, как с одного двора свои,

До завтра время есть. Вам выпить бы да закурить, родные,

Ведь завтра в бой, а завтра вы – заклятые враги.

Проблема тут одна, переплелись убитые руками и ногами:

Вчера прошел здесь рукопашный беспощадный бой,

Вцепились в горло другу друг в отчаянье зубами,

И в схватке так сплелись, хоть волком вой.

Читатель дорогой, я сердцем не солгу, я в лирику сейчас.

Я славу пропою ста граммам, папиросам,

Которые, как воздух, были нам нужны подчас.

«Вот как бы только их достать?» —

мы постоянно мучились вопросом.

Попробуй обойтись, чтоб перед смертью не курить,

Попробуй обойтись, перед костлявой спиртика не выпить,

Ты в бой пойдешь с душою голой, будешь волком выть,

И, думаю, почти наверняка в бою тебе не выжить.

Тот не мужик, кто хвастает перед женой:

«Я не курю, не пью! Ты ценишь? Понимаешь?»

Не любит никого такой мужик, а любит свой «живот»,

За жалкую душонку он свою переживает.

Я тоже не сторонник алкоголя, папирос,

Хотя всю жизнь мою отлично понимаю

Тот библии закон бессмертный, я до этого дорос:

«В короткой жизни делай все по мере» – это крепко знаю.

Ползу я на строчащий дзота пулемет,

Своею грудью я, как тылом, защищаюсь,

Дымок от папиросы, как живой, мне греет рот,

А спирт внутри меня от страха защищает.

Я не один, как троица, втроем,

Даст Бог, я знаю, вместе мы гранатой амбразуру забросаем,

Втроем полегче справиться с свинцовым тем огнем,

Мы победим проклятых, не погибнем, знаем.

А что на поле? Все окоченело на морозе,

Ни разогнуть, ни оторвать уже нельзя.

А вон там танк горящий —

отогреть да разогнуть им руки-ноги

Не положить в могилу их в объятьях – не друзья.

Известно, мертвые «не имут сраму»,

Они равны теперь во всем и навсегда,

Он, мертвый, все простит, не сделает скандала:

«Давай, отогревай, сжигай на танке, коль пришла беда».

И так по всей России-матушке родимой

Во времена войны на поле брани раздавались голоса:

«Эй, Фриц, тут твой лежит, на бляхе Конрад имя!»

«Иван, а твой лежит «без бляха-имени и голова».

Таинственная сень могильных обомшелых плит

Страданья миллионов под собой скрывает,

И шепот листьев в тишине кладбищенской струит,

Березка нежная, склонившись, веточкой качает.

Виктору Ерофееву

Казани пригород, промокшая дорога.

По грязи с банками идет, бредет старик,

К колодцу он – за мутною водою.

Так каждый день – он к этому привык.

Он одинок – идет дорогою знакомой,

Затем по грязи медленно, в барак домой.

Вот приближается, усталый и полуголодный,

А молодежь, курящую, обходит стороной.

Идет он не в квартиру, так нельзя,

На съемную веранду – аж в четыре метра.

Хозяюшка веранду ту ему сдала.

Сдала – не проживешь на пенсии диету.

Воды проточной не было и нет,

К отхожему по лестнице во двор спускаться,

А где взять силы, дайте мне ответ.

Ну, сколько это может продолжаться?

Старик, он где-то восемьдесят пять.

Дрожащая рука – зубов уж нету,

Лицо в бороздяных морщинах все,

Обтрепанная одежонка в слоя три одета.

Сорок второй. Смертельная война.

Ячейка в ней молоденький солдатик,

Винтовочка, гранаты в ряд лежат —

Не пулемет, не шмайсер (автоматик).

Атака – Родину мы защитим,

Вот танков подожженные громады.

Лежит солдатик, умирает молодым

И истекает кровью, льющейся из раны.

Нашла и притащила в медсанбат

Его сестричка на спине, от взрывов замирая,

Героя русского сестреночка спасла,

Дальнейшей я ее судьбы не знаю.

Ну, вылечили и опять на фронт,

В боях, в крови дошел до самого Берлина,

Рейхстага стены пулями изрешетил,

Я удивляюсь – ну, откуда эта мощь и сила!

По жизни-нищете бредет старик,

А на него, как будто ниоткуда,

Чрез долгих шестьдесят свалилася звезда,

Звезда та золотая – и свершилось чудо.

Ну, наградили, а в глазах дрожит слеза,

Нет – не обида. Нету этого в помине,

А что жена недавно умерла,

Не доведется с нею в новенькой квартире.