Фердинанд Фингер - Избранное

Я вышел, черт возьми, хоть ранен, но живой

Из тех боев кромешных – хуже ада,

Из страшной тьмы растерзанных домов,

Теперь домой – домой, и это высшая моя награда.

Четыре с половиной года я прошел в боях,

Был много ранен, видел много горя,

Но как в Берлине, я не видел в страшном сне,

Там русских и немецких трупов было море.

Здесь каждый дом был неприступен и, когда

Мы «Гитлерюгенд» из развалин выбивали,

Они зубами в кирпичи вгрызались – детвора.

И много нас, прошедших всю войну, поубивали.

Попробуй-ка, войди в горящий тот подъезд,

где за углом тебя мальчишка поджидает,

Но мы не «Гйтлерюгенд» – опыт есть войны,

Гранату без чеки – пусть получает.

Уничтожал нас огненной струею огнемет.

Казалось, мы ползем на доты, заживо сгорая,

Из всех ослепших окон убивал строчащий пулемет,

И смерть нас поджидала здесь в конце войны у края.

Мы рвались к канцелярии, чтобы потом

Не говорили – не добили, и мы жизни не жалели.

Но здесь не повезло, другие прорвались с трудом,

Хотя мы первые добить проклятого хотели.

Ведь как обидно здесь погибнуть, ведь последний бой,

Ведь заслужил свою-то жизнь продолжить хоть немного,

Я за спину не прятался, всегда на передовой,

Просил судьбу оставить мне дорогу к дому.

Мечтал: в деревне появлюсь в наградах, орденах,

Чтоб не сказали, что войну прошел задаром,

А будет ли потом легко иль тяжело в трудах,

Мне все равно после войны, гори оно пожаром.

Там ждет меня давно моя жена,

И двое ребятишек – уж наверно позабыли,

А фотографию мою и треугольники с войны,

Я думаю, они давно уж с фронта получили.

Пословица права, что «гоп не говори!»,

Пока не перепрыгнул ты, сердешный, ямы,

Щенок в пятнадцать лет – мне в тридцать пять влепил,

Да так, что мне не снилось ни во сне, ни в яви.

Ну, госпиталь, «нет худа без добра» – пословица опять,

Я познакомился с сестричкой, в восемнадцать лет девчонкой,

И здесь впервые пожалел, что тридцать пять,

Что не был ей ровесником-мальчонкой.

Мы подружились, и сестренка рассказала мне тогда,

Что был один, который поматросил – бросил,

И что теперь беременна она,

И что ей делать – у меня совета просит

О господи! Что делать мне, да при такой беде?

Ну, как домой девчонке при позоре возвращаться,

И в маленьком российском городке

Ее ведь заклюют – никто не будет с ней общаться.

И я пообещал: «Поправлюсь, и к тебе домой,

В твой городок вдвоем мы в скорости приедем.

Совру – ребенок от меня, и будем жить втроем,

И всем родным скажу, что скоро свадебку отметим».

Ну, как решился я на это – лучше в бой,

С рождения не врал, и вдруг так сразу,

Я как бы стал не сам самим собой,

Хотя подумал, что когда-нибудь я смою лжи заразу.

Ну, как решил, все сделал, как солдат,

Приехал, объяснился с тетками и братом,

Все, как по-настоящему, я свадебку сыграл,

И вдруг почувствовал себя совсем не виноватым.

И я уехал – честь девчонки спас, и счастлива она,

И с чистою душой, счастливейший на свете,

В деревню я приехал – обняла меня жена,

Как от чужого дяди отшатнулись дети.

Увидел я, что ладненько в моей семье,

Жена одета и довольна, сыты дети,

А по деревне уж такая нищета —

Какой другой ты не найдешь на белом свете.

Пройдя военный ад, я цену жизни знал,

Не стал расспрашивать в семье, что и откуда,

А виноватых – невиновных я не стал искать,

Взял вещевой мешок и быстренько оттуда.

Ведь на войне таких нередко я встречал,

Ребят хороших, но с таким потухшим взглядом,

Все потому, что кто-то с тыла отписал,

Что жены и невесты их с другими рядом.

Судьба меня щадила, и поклон ей дорогой,

Из пулемета я строчил за «синенький платочек»,

Я верил в преданность жены, идя на бой,

Меня не убивал без пули тыловой дружочек.

А те несчастные утратили всю веру в жизнь,

Пред боем часто в стельку напивались,

На пулемет, из дота изрыгающий огонь,

Без страха и оглядки, голову сломя, бросались.

Приехал я обратно в тот забытый городок,

Обнял, расцеловались с милой, мнимою женою,

Что было рассказал, потом был «Загс»,

Она сказала – любит, мы пошли дорогою одною.

Я верил в преданность – поэтому живой,

Ведь я не знал, что за спиною был иуда,

Спасибо Господу, что от доноса был спасен,

Спасен был проявлением Божественного Чуда.

Летчикам-героям посвящаю

Год сорок третий. Наш аэродром и взлет.

Мой истребитель и товарищ мой ведомый,

Вот разбежались, и вверх скорей, в полет,

Со взлетной полосы, так мне знакомой.

Эх, небо, небо! Детская моя мечта сбылась,

Осуществилась, стала былью,

И в небе я уже не человек – сейчас

Я птица – у меня есть крылья.

С мотором мощным, от вибрации его

Весь корпус самолета изнывает,

Подъем обратной радугой и вверх,

Туда, где солнце мне теперь сияет.

И друг идет за мной по радуге обратной,

Он знает, без него мне здесь «хана»,

Не жду гарантий, я в судьбе превратной,

Гарантия мне помощь-дружба пацана.

Вот Липецк подо мной. Родная школа,

Ту школу с немцами окончил я.

Распоряженьем Сталина, я эту школу

До самой смерти не забуду никогда.

Мы в этой школе с немцами учились,

И эта школа ассов воспитала в нас,

И мы, и немцы девочек из Липецка любили,

А многие их них уж замужем сейчас.

Я с немцами дружил – мы были вместе,

Гуляли, пили – молодость моя.

И, может быть, поэтому в военном лихолетье

На Липецк не упала бомба ни одна.

Любовь, любовь! Ты радость и весна!

Хоть русскому, хоть немцу так необходима.

В девчонок Липецка перевлюблялись мы тогда.

Влеченье сердца в молодости непреодолимо.

Идем на Запад – все нормально, пролетаем,

Под нами стелется родной, но незнакомый край.

Как говорили немцы, в небо улетая,

Летим друзья, сегодня «Luft ist frei!»

Вдруг из-за тучи двое «Юнкерсов» откуда-то взялись

В сопровожденье пары «Мессершмитов».