Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

В амфитеатр! Сегодня смертью ярой
Сомнительных виновников пожара
Карает кесарь. До такой гульбы

Я не охотник, да и Вы, пожалуй,
Но этикет обламывает жало
У жалости: не можете не быть!

II

В котле амфитеатра душно. Лбы
В испарине, лоснящейся багряно.
Обрызгивают подиум рабы
Водой, благоухающей шафраном.

Туники просмоленные; столбы
Вспылавшие!.. Все муки христианам:
Звериный клык, подземный Туллианум,
Красивым девушкам — Фарнезский бык!

С его рогов невинные Дирцеи,
В немой беспомощности цепенея,
Крестообразно на песок падут.

И, озаренный прыгающим светом,
Ценитель кесарь, будучи эстетом,
Подносит к глазу круглый изумруд.

Но на рогах они не все умрут —
Иные развлеченья не забыты…
Уже готовят новую игру,
И пять столбов в песок арены врыты.

Сгибая рост, в подземную нору
Спустился кесарь с избранными — львы там,
И львом, переодетый фаворитом,
Он выбежит на освещенный круг.

Прикованы — глазам своим не верим! —
Пять девушек пред распаленным Зверем;
Их девством насыщается Нерон…

И, как бы поражаем Дорифором,
Вольноотпущенником-актером,
Арену с визгом покидает он.

Овациями Август награжден
(Взглянуть на Вас ужели я не вправе,
Ужели он любим и в этой славе?), —
Вновь в подиум проследовал Нерон.

Он благосклонен, очень утомлен;
Жеманничает и лукавит,
И перед ним душистый мульсум ставит
Прелестный, нарумяненный Фаон.

Легчайший шелк у кесаря на шее,
Дар нежности заботливой Актеи, —
О госпожа, в любви и Вы раба!..

Задрапирован в пурпурную тогу,
Почиет кесарь, уподоблен богу,
И отвисает нижняя губа.

И вновь рычит сигнальная труба —
Охрипла медь недаром в ночь такую!..
Привязывают Перепетую
К рогам быка два бронзовых раба.

Свирепый зверь, арену атакуя,
Стряхнул святую с черного горба,
Она встает, и волосы, как струи,
На грудь и плечи хлынули со лба.

И, ожидая поворота зверя,
Сплетенных рук легчайший обруч взвеяв,
Вновь собирает волосы… Народ

Вскочил, ревет: «Бесстрашию — пощада!»
Но жизни ей от кесаря не надо,
Она навстречу вечности идет.

Еще одна — теперь ее черед —
Вступает на обшарканные плиты…
В глазах испуг, смущение, а рот
Полуоткрыт улыбкой позабытой…

И незнакомца-юношу вперед
Бросает жалость. «Дева!» — Взоры слиты.
И через плечи воинов сердитых
Она ему платок свой подает.

И, обручен сияющей невесте,
Преображенный восклицает: «Вместе!»
Душа освобожденная легка…

Открылась озаренная арена,
И, за руку ведя, Потамиена
В бессмертие уводит жениха!

Струится Тибр. Над Тибром ночь тиха,
Она темна, облипшая, как тина.
Амфитеатр… Чу, пенье петуха
С плебейских закоулков Авентина.

Вас похищает свита властелина,
Но Вами пахнут в лектике меха;
В ее раскачке выверенно-длинной
Размер александрийского стиха.

А мертвецов, что взрытый круг устлали,
Теперь крюками волокут в споларий,
Спеша работу кончить до утра,

И нетопырь с царапающим писком
Взвивается над черным обелиском,
Тем самым, что на площади Петра.

III

Предутро. Петушиная пора.
Как черный камень, ночь отодвигалась.
Пронзительнейший аквитанский gallus [340]
Вскричал у боевого топора.

Увенчанному смерть — какая жалость!
От слез подушка кесаря мокра.
Такая бесподобная игра
Ужели недоиграной осталась?

И он встает. Солдатский сагум выбран.
Закрыть лицо, бежать на берег Тибра,
Но грязен Тибр… Ваш бог, Ваш Аполлон

Забыл о Вас, предался жалким стонам,
И, грубо увлекаемый Фаоном,
Бежит из дома золотых колонн.

Повисшим седоком отягощен,
Без путеводных факелов, в темноты
Плетется мул… Но далеко еще
Спасение — Коллинские ворота.

Закутал кесарь голову плащом.
Стена казарм, преторианцев роты…
Из караульни выбегает кто-то
С копьем и лучезарный фонарем.

Скорей, скорее!.. Но, испуган трупом,
Мул пятится и оседает крупом,
И узнан кесарь… Падает, бежит,

Срывается к кустарникам колючим,
Но молния запрыгала по тучам
И указует бегства рубежи!

И даже небо жалко дребезжит,
Подобно кровле нищего жилища…
Актея бедная, у сей межи
Остановись!.. Уже не воин рыщет

В кустарнике — над кесарем дрожит
Рой мертвецов, оставивших кладбища.
Они ползут, взвиваются… Их тыщи,
Зловещих, мстящих, требующих: жизнь!

Но ты не слышишь, ты не хочешь слушать;
Рыдания, ночного ветра глуше,
Терзают сердце, надрывают грудь.

И светлым дымом над мятежным Римом
За императором, тобой любимым, —
Твоя Голгофа — безнадежный путь!

На суд веков ты хочешь посягнуть,
Вот только бы обрел любимый силу
Сказать: люблю! К избраннице прильнуть
И умереть. И через ту могилу —

Двойную! — сердцу не перешагнуть.
Но где ж ему! Во всем подобен илу,
Прогнивший весь, он умирает гнило:
Сердца не жечь болотному огню!

И, тягостная, непереносима
Минута эта. Мрачный спутник мимо
Несчастного лица его глядит.

«Освободи!» — вопит его томленье,
И два кинжала, смерть — освобожденье,
Нерону подает Епафродит.

Но даже гибель не освободит
От наказания, от воздаянья:
Бессмертие протягивает длани
Над тем холмом, в котором он зарыт!

Тот холм прочней и выше пирамид —
Гора проклятий до небес достанет,
Но из окаменелостей гремит
Живой ручей Актеиных рыданий:

Подобная кротчайшей голубице, —
Женоубийце, матереубийце
Готовит гроб, от горечи темна;

Над бессердечной вечностью взлетая,
Прелестная язычница-святая,
Не истинной ли святости она?

И отблеском двойным озарена
Тень кесаря. Подумайте, как странно:
Глупец, фигляр, Антихрист, Сатана,
Зловещий Зверь видений Иоанна, —

Любим был нежно, верно, неустанно,
И жалости любовь не лишена:
Так гной болот жалеет вышина,
И лишь такой любви поем: Осанна!

Года, года, как пыль дождя, года…
Взревет труба последнего суда,
Раскроется презренная могила,