Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

И разве мыслимо ответить: нет!
На женских глаз наикротчайший свет,
На шелест сердца: «Я его любила!»

IV

Здесь ставлю точку. Спущено ветрило,
Цепями загремели якоря:
Пророчит осторожная Сивилла
В дальнейшем глубочайшие моря,

А. плаванье и так уж утомило —
Истрачен полно творческий заряд…
Вы, улыбаясь, говорите: «Мило!» —
Как о наряде новом говорят.

Еще смущает Вас Перепетуя:
«Иначе бы я назвала святую,
Иным смешное имя заменя…

И почему, с язвительностью некой,
Себя каким-то выведя… Сенекой,
Актеей вы являете меня?»

Бросает пахарь в землю семена,
И своенравно прорастает семя…
История ожившего зерна
Живой любви отражена в поэме.

Неузнанная, робкая, она,
Таясь с предосторожностями всеми,
Как зернышко была погребена, —
Зерно взошло в чужой, далекой теме.

И всё — как в сложной путанице сна:
Реальность в символы отнесена, —
Ведь Вы актеру подарили сердце,

И вот — Нерон. Вы говорите: месть!
За что ж тогда благоговенье счесть?
Пусть лучше так: всему виной сестерций.

I

Закат дотлеет, и остынет
Песок. Расплакался шакал
И стих. И — ночь. Постясь в пустыне,
Сын Человеческий взалкал.

И в голод, в голос силы некой
Нижайшей — вслушивался Бог.
Изнеможенье человека
Враг величайший подстерег.

Без плоти грудь, без взора очи,
Лишь оперенье черных крыл,
И будто сумрак смертной ночи
Из всех могил заговорил:

«Беседа эта тяжела мне,
Но нам ее не отвратить.
Я знаю, скалы, эти камни
Ты можешь в хлебы превратить.

Вочеловечась, тело мучишь
Зачем? Бессмысленно! Зане
Что в человеке ты изучишь,
Что б не известно было мне?

Мы оба рождены Единым,
С тобою мы как день и ночь,
И если ты зовешься Сыном,
То я никто ему, как Дочь.

Но ты томишься, как бродяга,
Во тьме замысливший мятеж…
Пойми, прими меня как благо
И тем томления утешь!»

Шептались шорохи. Пустые
Ущелья стыли. Зверь рычал.
Сияла звездная пустыня.
Сын Человеческий молчал.

II

И снова голос: «Все усилья
Твои направлены к чему?
Ты человеку даришь крылья,
Ты горний путь сулишь ему?

Не искушай, как Змий у древа!..
Ты не спасешь, но во сто крат
Лишь увеличишь меру гнева
И низведешь на землю ад.

Твои слова истлеют в склепах
Тяжелых золоченых книг,
В застенках извергов свирепых
Твой изуродованный лик

Внесет палач — да светит судьям,
Кровавый освящая суд!
И ты отвратен станешь людям,
И люди от тебя уйдут.

И “Он обманщик! — скажет всякий. —
Он шел, усмешку затая”.
И будет свет един во мраке:
Исчезновенье, гибель, Я!»

Та речь, как бич, пустыню с е кла.
Весь мрак гремел и обличал.
Смутились звезды. Звезды меркли.
Сын Человеческий молчал.

III

И вот опять: «Взойди на гору.
С ее надменной вышины
Так хорошо открыты взору
Все чудеса твоей страны.

Оставь мятеж. Пребудь евреем.
Люби лишь избранный народ.
И он, Отцом твоим лелеем,
Тебя мессией назовет.

Ты станешь богом, но отчизне,
Народы будешь попирать.
Ты станешь звать к победам, к жизни,
А я… я буду умерщвлять!»

И голос смолк. Как лязг металла,
Отпрыгнул вскрик от ближних скал.

IV

Над розовым песком светало.
Сын Человеческий сказал:

«Воистину была ты благом,
Как поводырь вела слепца,
Но, прозревая с каждым шагом,
Жизнь станет зрячей до конца.

Она своей пойдет дорогой,
Но у тебя на поводу:
Живые ждут живого Бога,
К смерть ненавидящим иду!

И новой Пасхи дам опреснок,
Восстав из гроба поутру:
Как плоть умру, как плоть воскресну
И смертию тебя попру!

Я — путь. Он долог, но короче
Твоей дороги гробовой…»

И встал. И поднял взор. И очи
Подняли солнце над землей.

И обратился к Делу. Ранний
Живой над озером был ветр.
И шел навстречу первозванный
Андрей и мощный Петр.

I

Конусы хижин. Жилище вождя
Посередине поляны.
Пахнут неистово после дождя
Травы. Кричат обезьяны.

Тоту — в гостях. Забежала к сестре,
Девьей тоской истомяся.
Нерная дама на дымном костре
Жарит змеиное мясо…

…Тоту скучает, — и мясо змеи
В ней аппетита не будит.
«Где же, сестрица, пришельцы твои.
Где эти белые люди?»

Жалят москиты. И потным плечом
Дернула черная баба:
«Да отвяжись ты!.. Они за ручьем,
Стан их — в тени баобаба».

Тоту вскочила. Огня горячей
В быстром сверкании пятки…
Вот и околица, вот и ручей,
Вот баобаб и палатки.

Стройный тростник, просыхающий ил,
Веток свисающих лапы…
Только бы дерзкий дурак крокодил
Тоту за ножку не сцапал!

II

Парень — за ним отдыхающий стан,
Кончивший к полдню работу, —
В пробковом шлеме, короткоштан,
Пристально смотрит на Тоту.

Прелесть!.. Но в воду идти для чего:
Схватит чудовище — сгинет!..
Но для нее крокодил — божество:
Слопает — станет богиней.

Впрочем, и тех не провеяло дум —
Шлепают, шлепают ножки!..
Не замочить бы вот только костюм —
Тряпку без всякой застежки.

Тоту уже по колени в воде —
Черная юная дева!..
Тут и случиться б несчастью, беде,
Если б… Взгляните налево!

Это не вихрь в тростниках забродил,
Гость из равнины озерной —
Черно-зеленый большой крокодил
Бросился к девушке черной.

Ужас!.. Но резво винтовка гремит —
Четко, отрывисто, сухо
И перевернут зловещим бандит
Вверх отвратительным брюхом.

Тоту, как пух, уж на том берегу —
Слезы, склоненные плечи…
Перевести я, пожалуй, смогу
Смысл ее сбивчивой речи:

«Я у твоих, избавитель мой, ног
Мышкой дрожу и немею.
Бога убивший, конечно, ты — бог…
Скажешь — рабыней твоею

Стану… В труде от зари до зари
Буду… Зарок не нарушу!
Если ты девушку хочешь — бери,
Если ты голоден — скушай!..»