Анатолий Жигулин - Летящие дни

Одно лишь свойство отличало
Тот хлеб от хлеба лучших дней:
Его всегда недоставало
В суровой юности моей.

Он связан был с тяжелой нормой,
С делянкой дальней и глухой,
С покрытой инеем платформой,
С гудящей дымною тайгой.

Та связь была простой и грозной…
Под крики «бойся!», брань и смех
Деревья в воздухе морозном
Со стоном падали на снег.

Та связь, наверное, издревле
Была началом всех начал:
Кто больше в день валил деревьев,
Тот больше хлеба получал.

Я все забыл…
Ожоги ветра.
Друзей угрюмых имена.
А норма — двадцать кубометров, —
Доныне помнится она…

В барак входили в клубах пара,
Ногами топая в сенях,
И сразу падали на нары,
Тяжелых валенок не сняв.

А хлеб несли из хлеборезки.
Был очень точно взвешен он.
И каждый маленький довесок
Был щепкой к пайке прикреплен.

О, горечь той обиды черной,
Когда порой по вечерам
Не сделавшим дневную норму
Давали хлеба двести грамм!

Прошли года…
Теперь, быть может,
Жесток тот принцип и нелеп.
Но сердце до сих пор тревожит
Прямая связь:
Работа — хлеб.

НОЧНАЯ СМЕНА

Из штольни вышли в пыльных робах,
На свет взглянув из-под руки.
И замелькали на сугробах
Густые черные плевки.

Не выключив аккумуляторы,
Бурами длинными звеня,
Ночная смена шаг печатала
В начале северного дня.

Под сапогами гравий вздрагивал
И проминался грязный мох.
Внизу над полотняным лагерем
Курился розовый дымок.

Нас ждал барак с двойными нарами,
Что сварены из ржавых труб.
С плакатами довольно старыми
Нас ждал холодный тесный клуб.

Но было весело и молодо
Идти дорогою крутой.
На сопках снег,
Как сахар колотый,
Лучился нежной чистотой.

Чернели кедры обгорелые…
И утверждал тот строгий вид,
Что мир из черного
И белого,
По существу, и состоит.

ЗЕМЛЯ

Мы сначала снимали
Твой снежный покров.
Кисти мерзлой брусники
Алели, как кровь.

Корни сосен рубили
Потом
Топором
И тебя обжигали
Горячим костром.

А потом мы ругались,
Суглинок кайля:
До чего ж ты упряма,
Родная земля!

Наконец ты сдавалась,
Дымясь и скорбя.
Мы ведь люди, земля!
Мы сильнее тебя.

ПОЛЯРНЫЕ ЦВЕТЫ

Сползла машина с перевала.
И в падях,
Что всегда пусты,
Нас будто всех околдовало —
Мы вдруг увидели
Цветы!

И разом ахнули ребята,
Нажал водитель на педаль:
Была светла и розовата
От тех цветов глухая даль.

И через каменные глыбы,
По чахлым ивовым кустам,
Не в силах потушить улыбок,
Мы побежали к тем цветам.

Студент-геолог, умный парень,
Заспорить с кем-то был готов,
Что, дескать, только в Заполярье
Известен этот вид цветов.

Но порешили, кто постарше,
На спор поставив сразу крест,
Что те цветы, конечно, наши —
Из тульских и рязанских мест.

Что просто здесь,
В сторонке дальней,
В просторах вечной мерзлоты,
Они немножечко печальней
И чуть суровей, те цветы.

И под нависшим серым небом
С колымским талым ветерком
Дохнуло вдруг соломой, хлебом,
Коровьим теплым молоком…

Цветы, цветы…
Они — как люди:
Им легче, если много их.
Где мы еще теперь побудем,
Каких путей хлебнем земных?..

Уж пятый час трясется кузов,
И склоны гор опять пусты,
А мы в ладонях заскорузлых
Все держим нежные цветы…

ФЛАЖКИ

Флажки на трассе в снежной шири…
Но будет речь о них потом.
А раньше Слово о чифире,
Напитке горьком и густом.

То крепкий чай,
Как деготь черный.
На Колыме в далекий путь
Берут его с собой шоферы,
Чтоб за баранкой не уснуть.

Знакомый фельдшер с автобазы
Не раз предупреждал ребят:
— Не пейте, братцы, той заразы.
Чифир для сердца — страшный яд!

Но выл буран за тонкой дверцей,
А мы не спали пять ночей,
И было нам
Плевать на сердце
И на советы всех врачей!

Нам было надо без отрыва
До боли всматриваться в ночь,
Чтоб не сорваться вниз с обрыва,
Чтобы в беде друзьям помочь.

Кипел чифир в консервных банках,
Дороге не было конца,
И стыли руки на баранках,
Стучали бешено сердца.

И чтоб за нами Без помехи
Другие шли грузовики,
Мы ставили в сугробы вехи —
На палках красные флажки…

И пусть теперь от боли резкой
Сожмется сердце иногда,—
Мы так же молоды и дерзки,
Как в те нелегкие года.

Мы вновь те дали,
Если нужно,
Пройдем без премий и наград.
Повторный путь по трассам вьюжным
Нам будет легче во сто крат.

Ведь там,
Где мы бывали в рейсах,
На тех путях,
На той земле
Оставлены частицы сердца —
Флажками красными во мгле!

ИСТОКИ

Однажды вдруг мне слов не хватит,
Я отложу тогда стихи.
На свой рудник приду опять я,
Надену робу, сапоги.

В конторе торопливым росчерком
«За безопасность» распишусь.
На самый дальний блок
Забойщиком
У бригадира попрошусь.

По штрекам узким, невысоким,
Где гулки отзвуки шагов,
Я поспешу в забой —
К истокам Моих тревог,
Моих стихов.

Там, где кончаются крепления,
Проверю стуком потолок,
Поправлю шланги
И с волнением
Возьму отбойный молоток.

Забьется сердце в нем железное.
Пристынут пальцы к рычагам.
И глыбы подлинной поэзии,
Шурша,
Падут к моим ногам.

* * *

Потеряла в траве заколку.
Ветерок развевает челку.

Не грусти!
Видишь, сколько елок?
Мы попросим у них заколок.

Эй, девчонки!
Рыжие елки!
Дайте нам взаймы две заколки.

Две иголочки, две хвоинки
Заколоть прическу Иринке.

Две родинки, две отметинки
На груди у тебя,
На плече.
Две веселые бересклетинки
Отразились в лесном ручье…

Как легко и просторно осенью
В этом гулком пустом лесу!
Хочешь, я тебя через просеку
На одной руке понесу?..

На коряжины,
На колдобины
Листья падают сквозь тишину…
Я в глазах твоих заколдованных
Растворюсь сейчас,
Утону.