Анар Азимов - Записки из Книги Лиц

Высокий сутулый фонарь посеребрил крону тополя. Черный застенчивый силуэт.

На самом дне, под кучей остального сора, лежал сигарный пепел. В кромешной темноте он стлался по черной лакированной, кое-где с царапинами, чуть вогнутой поверхности. Бумажные катышки, всего семь штук, взрыхляли серые хлопья, создавая холмы и ущелья на всем этом рыхлом пространстве, черными же лакированными боками замкнутом в правильный круг. Немелко изорванная копирка случайными неровными сводами создавала тот мрак, в котором находились пепел и бумажные катышки. А на липких, со следами крупного неровного почерка кусках — опять лежал пепел; но уже другой, от слабых сигарет. Конечно, только м-р Ш.Холмс мог бы заметить разницу — но в этом и нет нужды. А вот окурков не было. Полускомканный листок белой простыней накрывал черно-серые груды — и потому здесь было уже светло, хотя и не видно ничего, что снаружи. Тем же почерком написанные двенадцать строк заканчивались одинаковыми слогами. Строчки смотрели вовнутрь, лирически подсинивая сонную белизну пепельно-простынной ауры. А поверх листа были раскиданы бледно-желтые надломанные бревнышки с несожженными коричневыми головками. С оборота тоже было что-то написано — изогнувшийся край листа отражал в настольном зеркале завершение фразы, написанной уже другим почерком. выше — висела люстра.

всасывал в себя, как ненасытный зверь, как макаронину — любитель макарон.

Цепочка кораблей, один больше другого, но в остальном очень похожих, второй день неподвижна в бухте. Словно кто-то развернул и смотрит кинопленку на свет. Призраки прошлого, улика в пользу Зенона. Вечерами лампочки на оснастке превращают «Прибытие корабля» в «Утопление картинной галереи». Неужели бухта так мелка?

Вертикальные матерчатые жалюзи с равномерным кокетством поводят плечами, словно женский хор из русской фольклорной деревни. Прямо перед кондиционером беззвучная песня убыстряется до танцевального ремикса.

Чернота проносится за окнами. Рассеянно скользящая по крашеному стеклу рука замирает так же рассеянно, мгновением позже к этому месту приникает ставший невидимым глаз. Рука, отвернутая чуть назад, складывается в довольно случайный кулак с неслучайно выставленным большим пальцем. Еще два подростка встают и подходят, их товарищ уступает им. Свой восторг они выражают тем же образом. Поезд замедляет ход и останавливается, внутри непрозрачной плоскости мрамора одновременно замедляет ход и останавливается еще одна пара светящихся фар, выдающая двойника.

Соседний эскалатор тоже везет наверх — мнимые гонки. Сверху, как небо из-за гребня горы, выползает косо освещенный белый полукруг потолка.

Темнота влетает в коротко освещенную перспективу и сразу же разрывается пополам, исчезая; вместе с ней вниз убегают рельсы — туннель. Представляется довольно легко. Но машинист всегда почему-то захлопывает за собой дверь с закрашенным стеклом.

Распахнутая дверь квартиры напротив открыла чужую жизнь, прежние, счастливые часы которой год за годом протекали рядом незамеченные. Несколько ничейных метров оказались магической преградой. Все виделось, как за хорошо протертым стеклом. Брат перешел площадку и тоже оказался — там, смешавшись со множеством людей, молчаливо толпившихся в коридоре и в большой комнате на заднем плане. Колеблющиеся просветы являли фрагменты светлых обоев, чей-то портрет в тяжелой раме, тарелку на столе, одним краем попавшем в совмещение двух открытых дверей. Потом перспективу заслонил чей-то розовый плащ. Впереди стояли жена и дочь, одинаково схватившись за головы в молчаливом предвестии плача.

Восход опрокинул в воду гигантскую башню на том берегу. Змейкой скользит по воде. Тонет, не погружаясь. Невыносимая легкость.

Иногда возникает ощущение ладности всего окружающего. Ощущение столь сильное, что невозможность выразить его словами — мучительна. Так славно — и странно — пригнаны все детали, улицы, дома, деревья, люди, облака в небе, — и движение твоего тела. Тела?

Я пришел от замедленно, но неотвратимо падающего в темноту моря, по сумеречно-странной белизне песка. На веранде уже включили пока еще близорукий свет, и словно вырезан так и не увиденный мною дневной кусок пленки. Сверчки. Шезлонг. Скоро сентябрь, и это неприятно. … Уже совсем темно. Незастекленная рама окна помещает в другое измерение серебреный электричеством сад, и кажется невозможным протянуть руку и коснуться листвы.