Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961

Я людей бы не расстреливал,
Не томил их заключениями,
Я бы им ковры расстеливал,
Развлекал их развлечениями.

Если б я был культом личности,
Я б удрал, наверно, за море
От сознанья неприличности
Культа этого вот самого,
Неприличности и лишнести.

Если б я был культом личности,
Я без всяких околичностей
Запретил бы культы личности.

Сон после снотворного. Без снов.
Даже потрясение основ,
Даже революции и войны —
Не разбудят. Спи спокойно,
Человек, родившийся в эпоху
Войн и революций. Спи себе.
Плохо тебе, что ли? Нет, не плохо.
Улучшенье есть в твоей судьбе.
Спи — себе. Ты раньше спал казне
Или мировой войне.
Спал, чтоб встать и с новой силой взяться.
А теперь ты спишь — себе.
Самому себе.
Можешь встать, а можешь поваляться.
Можешь встать, а можешь и не встать.
До чего же ты успел устать.
Сколько отдыхать теперь ты будешь,
Прежде чем ты обо всем забудешь,
Прежде чем ты выспишь все былье…
Спи!
Постлали свежее белье.

Вечером после рабочего дня
По дороге в отдельные и коммунальные
берлоги
Люди произносят внутренние монологи.
Кое-что доносится до меня.

— Целый день работал без меры.
Целый день мозги засорял.
Все-таки почему инженеру
Платят меньше, чем слесарям?

— Трудно учиться станкачу.
Семь часов плюс три за партой.
Зато потом, если захочу,
Прочту чертежи, разберусь с картой.

— Муж! Всю жизнь ему верна.
Даже в сторону не посмотрела.
А он сперва говорил — война!
Теперь говорит — ты постарела.

— Покуда ноги будут носить,
Покуда женщины хорошеют весною,
Буду в сторону глаза косить.
Ничего не поделает со мною.

— Всю жизнь выполнял последний приказ.
Делал то, что говорили.
Сейчас даже в пенсии отказ.
Все грехи на меня свалили.

— Он меня бил в живот, по лицу.
Кричал: подписывай! Все равно сдохнешь!
Смотришь в глаза ему, подлецу,
И — ничего! Ни вздохнешь, ни охнешь.

Все-таки кончился рабочий день
Для всех: для неправых и для обиженных.
Деревья удлиняют тень.
Огни зажглись во дворцах и в хижинах.

Для правых и неправых зажжена
В общем небе одна луна.

Перебивая все голоса,
Все проклятия и благословения,
Луна в привычном дерзновении
Спокойно восходит на небеса.

Проживал трудяга в общаге,
А потом в тюрягу пошел
И в тюряге до мысли дошел,
Что величие вовсе не благо.
По амнистии ворошиловской [8]
Получил он свободу с трудом.
А сегодня кончает дом —
Строит, лепит — злой и решительный.
Не великий дом — небольшой.
Не большой, а просто крохотный.
Из облезлых ящиков сгроханный,
Но с печуркой — домовьей душой.
Он диван подберет и кровать,
Стол и ровно два стула поставит,
Больше двух покупать не станет,
Что ему — гостей приглашать?
Он сюда приведет жену,
Все узнав про нее сначала,
Чтоб любить лишь ее одну,
Чтоб она за себя отвечала.
Он сначала забор возведет,
А потом уже свет проведет.
Он сначала достанет собаку,
А потом уже купит рубаху.
Все измерив на свой аршин,
Доверять и дружить закаясь,
Раньше всех домашних машин
Раздобудется он замками.
Сам защелкнутый, как замок,
На все пуговицы перезастегнутый,
Нависающий, как потолок,
И приземистый, и полусогнутый.
Экономный, словно казна,
Кость любую трижды огложет.
Что он хочет?
Хто його зна.
Что он может?
Он много может.

Богатые занимают легко,
Потому что
что им, богатым?
А бедные долго сидят по хатам,
Им до денег идти далеко.

Бедный думает, как отдать?
Откуда взять?
А богатый знает: деньги найдутся,
Только все костюмы обследуются,
По телеграфу переведутся,
У дальних родственников наследуются.

Шутку о том, что берешь на время,
Но отдаешь навсегда,
Придумала Большая Беда,
Выдохнуло тяжелое бремя.

Только война закончится —
Сразу же Мострамвай
Детям и инвалидам
Множество мест подавай.

В эти первые годы
После большой войны
Дети очень заметны
И калеки видны.

Вскорости дети вырастут,
С мест передних уйдут,
А инвалидов вылечат
Или в больницах запрут.

Только одни беременные,
Как символ мирного времени,
Будут сидеть впереди
С брошками на груди.

Гривенники, пуговицы,
Карандашей огрызки —
Все, что нашла на улице,
Она хранила в миске.
И вот за жизнь за длинную
Покрылось все же дно
У маленькой, у глиняной
У мисочки одной.
Не вышли, не выгорели
Затеи и дела.
По тиражам не выиграла
И мужа не нашла.
Ах, сколько еще надобно
Промучиться, прожить,
А пуговицы найденные
Не к чему пришить.

Смотрите! Вот они пирожные едят!
Им стыдно, и смешно, и сладко.
Украдкою приподнимая взгляд,
Они жуют с улыбкой и с оглядкой!

По многу! По четыре! И по шесть!
А дети думают: зачем им столько?
Наверно, трудно сразу это съесть,
Не отходя от магазинной стойки.

Им — 35. Им — 40. 45.
Им стыдно. Но они придут опять:
От этого им никуда не деться.
За то, что недоели в детстве,
За «Не на что!», за «Ты ведь не один!»,
За «Не проси!», за «Это не для бедных!»
Они придут в сладчайший магазин
И будут есть смущенно и победно!

К бухгалтерам приглядываюсь издавна
И счетоводам счет веду.
Они, быть может, вычислят звезду,
Которая и выведет нас из дому.

Из хаоса неверных букв,
Сложившихся в слова неясные —
В края, где в основаньи всех наук
Нагие числа, чистые, прекрасные.

Во имя человечества — пора,
Необходимо для целе́й природы,
Чтоб у кормила — вы, бухгалтера,
Стояли. Рядом с вами — счетоводы.

Дворянская забылась честь.
Интеллигентская пропала совесть.
У счетоводов же порядок есть
И аккуратность, точность, образцовость.

Все приблизительны. Они — точны.
Все — на глазок. У них же — до копейки.
О, если бы на карту всей страны
Перевести их книги — под копирку.

Растратчики, прохвосты и ворюги
Уйдут из наших городов и сел.

Порядок, тот, что завезли варяги,
Он весь по бухгалтериям осе́л.