Борис Слуцкий - Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961

Меняю комнату на горницу.
Меняю площадь на жилье.
Переезжаю с дикой гордостью
Из коммунального — в мое.

Я развивался в коллективе.
Я все обязанности нес.
Хочу, чтоб гости колотили
В моих ворот кленовый тес.

Я был хороший, стал отличный,
Обыкновенный стал потом.
Теперь хочу, чтоб пес мой личный
Гонялся за моим котом.

Хочу, как пишут в объявлении,
Отдельности, уединения.

Я посмотрел Сикстинку [9]в Дрезденке,
Не пощадил свои бока.
Ушел. И вот иду по Сретенке,
Разглядываю облака.
Но как она была легка!

Она плыла. Она парила.
Она глядела на восток.
Молчали зрители. По рылу
У каждого стекал восторг.
За место не вступали в торг!

С каким-то наслажденьем дельным
Глазели, как летит она.
Канатом, вроде корабельным,
Она была ограждена.
Не понимали ни хрена!

А может быть, и понимали.
Толковые! Не дурачки!
Они платочки вынимали
И терли яростно очки.
Один — очки. Другой — зрачки!

Возвышенное — возвышает,
Парящее — вздымает вверх.
Морали норму превышает
Человек. Как фейерверк
Взвивается. Он — человек.

Ко мне на койку сел сержант-казах
И так сказал:
«Ты понимаешь в глобусе?»
И что-то вроде боли или робости
Мелькнуло в древних, каменных глазах.
Я понимал.
И вот сидим вдвоем
И крутим, вертим шар земной
до одури,
И где-то под Берлином
и на Одере
Последний бой противнику даем.
Вчерашней сводкой
Киев сдан врагам,
И Харьков сдан сегодняшнею сводкой,
И гитлеровцы бьют прямой наводкой
По невским и московским берегам.
Но будущее — в корпусе «один»,
Где целый день — у глобуса собрание,
Где раненые
И тяжело раненные
Планируют сраженье за Берлин.

Та линия, которую мы гнули,
Дорога, по которой юность шла,
Была прямою от стиха до пули —
Кратчайшим расстоянием была.
Недаром за полгода до начала
Войны
мы написали по стиху
На смерть друг друга.
Это означало,
Что знали мы.
И вот — земля в пуху,
Морозы лужи накрепко стеклят,
Трещат, искрятся, как в печи поленья:
Настали дни проверки исполненья,
Проверки исполненья наших клятв.

Не ждите льгот, в спасение не верьте:
Стучит судьба, как молотком бочар.
И Ленин учит нас презренью к смерти,
Как прежде воле к жизни обучал.

Тебя поставили политруком
Не для того, чтоб проводить парады,
А для того, чтоб русским языком
Ты объяснял своим солдатам правду.

Ты эту правду вычитал из книг,
Но эти книги правильные были,
И ты толково разобрался в них
И отличаешь ерунду от были.

Высокой мерой человека мерьте —
Ее солдаты выдержат вполне.
Скажите им о жизни и о смерти,
О Родине, о мире, о войне.

Без дела голоса не повышайте —
Солдаты все запомнят и учтут.
Курить газеты? Можно. Разрешайте,
Но только те, которые прочтут.

Почаще брейтесь. Думайте про танки
И помните, что политаппарат
Не подымает рядовых в атаки,
Но если врылись в землю и лежат —
Вставайте, выбегайте из окопа,
И ежели поверил вам народ —
Так он пройдет за вами пол-Европы
И дальше.
если скажете,
пойдет!

Когда мы пришли в Европу,
Нам были чудны и странны
Короткие расстоянья,
Уютные малые страны.
Державу проедешь за день!
Пешком пройдешь за неделю!
А мы привыкли к другому
И всё глядели, глядели…
Не полки, а кресла в вагонах,
Не спали здесь, а сидели.
А мы привыкли к другому
И всё глядели, глядели…
И вспомнить нам было странно
Таежные гулкие реки,
Похожие на океаны,
И путь из варягов в греки.
И как далеко́-далёко
От Львова до Владивостока,
И мы входили в Европу,
Как море
в каналы вступает.
И заливали окопы,
А враг — бежит,
отступает.
И негде ему укрыться
И некогда остановиться.

Русские имена у греков,
Русские фамилии у болгар.
В тени платанов, в тени орехов
Нас охранял, нам помогал
Общий для островов Курильских
И для Эгейских островов
Четко написанный на кириллице
Дымно-багровый, цвета костров,
Давний-давний, древний-древний,
Православной олифой икон —
Нашей общности старый закон.
Скажем, шофер въезжает в Софию,
Проехав тысячу заграниц.
Сразу его обступает стихия:
С вывесок, с газетных страниц,
В возгласах любого прохожего,
Стихия родного, очень похожего,
Точнее, двоюродного языка.
И даль уже не так далека,
И хочется замешаться в толпу
И каждому, словно личному другу,
Даже буржую, даже попу,
Долго и смачно трясти руку.
Но справа и слева заводы гудят,
Напоминая снова и снова
Про русское слово «пролетариат»,
Про коммунизм (тоже русское слово).
И классовой битвы крутые законы
Становятся сразу намного ясней:
Рабочего братства юные корни
Крепче братства словесных корней.

О, если б они провидели,
О, если бы знать могли,
Властители и правители,
Хозяева этой земли!
Они бы роздали злато.
Пожертвовали серебром
И выписались из богатых —
Сами ушли бы, добром.
Но слышащие — не слышали,
Но зрячие — не глядят,
Покуда их не повышибли
Из каменных их палат.

И вот затухают классы,
Как на ветру — свеча,
И трубные радиогласы
Гласят про смерть богача.
И режут быков румынских
Румынские кулаки,
И талеров полные миски
Закапывают у реки.

А я гляжу, на Балканах,
Как тащит сердитый народ
За шиворот, словно пьяных,
Кумиры былых господ.
Сперва на них петлю набрасывают,
Потом их влачат трактора,
Потом их в канавы сбрасывают
Под общие крики «Ура!».

О, если б они провидели,
О, если бы знать могли,
Властители и правители,
Князья, цари, короли!
Они бы из статуй медных
Наделали б медных котлов
И каши сварили для бедных —
Мол, ешьте без лишних слов.

Но слышащие — не слышали,
Но зрячие — не глядят,
Покуда их не повышибли
Из каменных их палат.

Над входом —
Краткое объявление:
«Народом
Данное
помещение
Для всех буржуев
Окрестных мест.
Свобода, справедливость, месть!»

Крутые яйца
Буржуи жрали,
Как на вокзале,
В транзитном зале.
В подвале тесно и — жара.
Хрустит яичная кожура!