Давид Самойлов - Избранное

И можно ли страхам и ранам
Позволить себя одолеть?
Лишь память, лишь память дана нам,
Чтоб ею навеки болеть.

Скрепляют болезни и смерти
Отчетливость памятных мет
И сумрачных десятилетий
Понурый и грубый цемент.

Когда эта птица мне пела,
Сквозь пенье ее угадал
В основе грядущего дела
Простой и смертельный металл.

И все же — не твердость, не холод —
Моя кряжевая судьба.
Спасибю за то, что не молод
Я был, когда понял себя.

Крыло рояля. Руки Рихтера,
Изысканные, быстрые и сильные,
Как скаковые лошади. Точнее
Сравненья не умею подыскать.
Он заставляет музыку смотреть,
Угадывать ее предвестье
В лице, фигуре, в мимике и жесте.
Не видя Рихтера, теряешь что-то
От вдохновения и мастерства,
Как в письмах
Утрачиваешь что-то от общенья.
Транзисторщики и магнитофонцы,
Мы музыку таскать с собой привыкли
И приспосабливать ее к жилью.
А Рихтер музыку возводит в зал
И возвращает музыку в музыку.
Прислушаемся к Рихтерову лику,
К рукам задумчивого ездока,
Вожатому коней, изваянных из звука…
Так, колесницы умедляя ход
На спуске с небосклона,
Сам Гелиос внимает, как поет,
Крыло откинув,
Черный лебедь Аполлона.

Тебе всегда играть всерьез.
Пусть поневоле
Подбрасывает жизнь вразброс
Любые роли.

Хоть полстранички, хоть без слов,
Хоть в пантомиме —
Играть до сердца, до основ,
Играть во имя.

Без занавеса, и кулис,
И без суфлера,
Чтоб только слезы пролились
На грудь партнера,

Чтоб лишь леса поры потерь,
Поры печали,
Рыжеволосы, как партер,
Рукоплескали.

Играть везде — играть в толпе,
Играть в массовке,
Но для себя и по себе,
Без подтасовки.

И, наконец, сыграть всерьез
В той мелодраме,
Где задыхаются от слез
Уже над нами.

Я сделал вновь поэзию игрой
В своем кругу. Веселой и серьезной
Игрой — вязальной спицею, иглой
Или на окнах росписью морозной.

Не мало ль этого для ремесла,
Внушенного поэту высшей силой,
Рожденного для сокрушенья зла
Или томленья в этой жизни милой.

Да! Должное с почтеньем отдаю
Суровой музе гордости и мщенья
И даже сам порою устаю
От всесогласья и от всепрощенья.

Но все равно пленительно мила
Игра, забава в этом мире грозном —
И спица-луч, и молния-игла,
И роспись на стекле морозном.

Свободный стих —
для лентяев,
для самоучек,
для мистификаторов
(когда без точек и запятых).

Но в руках настоящего мастера
он являет
естественную силу речи,
то есть мысли.

Организованный стих
организован для всех —
для посредственности и таланта,
он подстегивает вдохновение
и подсказывает метафору.

Надо быть слишком уверенным
в собственной ценности,
чтобы посметь изъясняться
свободным стихом.
Отыдите, нерадивые!

Два года я писал в одну тетрадь.
Всю исчеркал. И стал ее листать.
И разбирать с трудом. А толку мало.
Какие-то наброски и начала,
Зачеркнутые густо три строки.
Все недописано. Черновики.

Души моей небрежной черновик!
Невыполненных замыслов наброски,
Незавершенных чувств моих язык,
Угаснувших волнений отголоски!
Зачатки мыслей!
Слово — и пробел.

А тут-то надо было мучить перья!
Но нет, не мог! Не сделал. Оробел…
Зачеркнуто… А вот белей, чем мел,
Свободная страница. Полстраницы.
Неточность. Рядом — беглые зарницы,
Гроза без грома —
вечный мой удел…

Мой недоброжелатель! Как ни ползай,
Как ни соизмеряй с своею пользой
Стихи, что я свободно говорю,—
Презрительно тебя благодарю.

Хотя б за то, что твой прискорбный вкус
Расходится с моим пристойным вкусом.
И наш с тобой немыслимый союз
Полезен все ж российским музам.

Ты — лакмус мой. Ты у меня в цене.
Когда, к моим принюхиваясь одам,
Подавишься ты толстым бутербродом,
Тебя я первый стукну по спине.

Бедная критикесса
Сидела в цыганской шали.
А бедные стихотворцы
От страха едва дышали.

Ее аргументы были,
Как сабля, неоспоримы,
И клочья стихотворений
Летели, как пух из перины.

От ядовитых лимонов
Чай становился бледным.
Вкус остывшего чая
Был терпковато-медным.

Допили. Попрощались.
Выползли на площадку.
Шарили по карманам.
Насобирали десятку.

Вышли. Много мороза,
Города, снега, света.
В небе луна катилась
Медленно, как карета.

Ах, как было прекрасно
В зимней синей столице!
Всюду светились окна,
Теплые, как рукавицы.

Это было похоже
На новогодний праздник.
И проняло поэтов
Нехороших, но разных.

Да, конечно, мы пишем
Не по высшему классу
И критикессе приносим
Разочарований массу.

— Но мы же не виноваты,
Что мало у нас талантов.
Мы гегелей не читали,
Не изучали кантов.

В общем, купили водки,
Выпили понемногу.
Потолковали. И вместе
Пришли к такому итогу:

— Будем любить друг друга,
Хотя не имеем веса.—
Бедная критикесса,
Бедная критикесса.

Пора за поэму садиться,
Закрыться, писать. А не то
Герой ее в дверь постучится
И скинет в передней пальто.
А тут уж пишите пропало —
Начнет городить что попало
И тень на плетень наводить.
И трудно его проводить.

Таких сочинителей баек,
Наверно, не видывал свет.
Ему бы хороший прозаик,
Отыскивающий сюжет!
Актер погорелого театра,
Не знает он, где будет завтра,
Но помнит, что было вчера.
От самой ничтожной затравки
Трепаться готов до утра.
Из тех очевидцев бывалых,
Свидетелей тех матерых,
В чьих летописях и анналах
Фантазии на пятерых…

Но он не пришел, слава богу!
В дорогу, поэма, в дорогу!
Пусть шарик по легкой бумаге
Скользит, как танцорша на льду,
И строчек лихие зигзаги
Выписывает на лету.

Зачем за жалкие слова
Я отдал все без колебаний —
И золотые острова,
И вольность молодости ранней!