Svetlana Maksimova - Вольному - воля

Душа ступает на последний путь.

Позванивают цинковые ведра –

Прохожий в них боится заглянуть.

***

Утро. Март. Бесцветно. Сизо.

Пес бродячий лижет снег.

Из-под ветхого карниза

Посмотри, родная, вверх.

Вот уже почти лечу я.

Пес, скрывая дрожь в боках,

Ветер нюхает, почуя

След медвежий в облаках.

Ты, медведица, по птичьи

Воспитала дочь свою.

Только небо не постичь ей,

И в заоблачном краю.

Окраина

Тянуло в воздухе ночном

привычной гарью.

Две женщины брели за городок.

И девочку сурово звали Дарьей,

Веля упрятать брови под платок.

Я. глядя вслед, угадывала смутно,

Что жили на окраине они.

Окраине чего? Небес как будто…

В тумане гасли редкие огни.

И женщины, бредя в туман все дальше,

Шли прямо в небо скользкою тропой.

И ту, которую подруги звали Дашей,

Мать называла божьею рабой.

Вечеря

Пока старуха роется в суме,

Так веет в душу хлебом и покоем

Из той сумы…

И мальчик на холме

В ладонях держит зарево над полем.

И звездами крошится рыхлый срез,

И медленно темнеет середина.

Вечеря, отраженная окрест,

Закончена. А старая холстина,

Как будто космос, свернута хитро.

И ранит руки звездное крошенье.

И ведает голодное нутро –

Не хлеб в руках, а в душах озаренье.

Покуда свежевыпечен огонь,

Покуда тень скользит с холма покато –

Ложится теплым ломтем на ладонь

Последний отсвет скудного заката.

***

В день поминальный верить в смерть не в силах,

На кладбище наряженные шли.

И пироги крошили на могилах,

Коснувшись лбом распаренной земли.

Спокойно и тепло светились лица,

Неспешно речь протяжная лилась.

Платок снимала ранняя вдовица –

Подрагивали родинки у глаз.

Веснушчата, бледна и светлоброва,

Смотрела, брови робко приподняв,

Как божий мир, весь в божиих коровках,

Легко течет волной могильных трав.

И проступает в травах тех невинно

Какой-то вечный лик за годом год,

Когда лица в земле уже не видно,

А по травинке родинка ползет.

Беседа

И поселилось в доме том молчанье

И всех жильцов его пережило,,,

Хозяин с неподвижными плечами

Входил, переступая тяжело.

Лишь дверь толкнешь – и сразу в полпроема

Какое-то нездешнее лицо.

А шаг, другой… - и сморщится знакомо,

И заморгает… - и в конце концов,

Больная приподнимется над койкой

И заглядится, словно в никуда.

И начинает петь, совсем тихонько.

Он кашлянет и скажет: «Холода…»

Присядет он разматывать портянку,

Жена все напевает о своем…

Как бесконечно голос был протянут –

Вот он уже за полем, за холмом…

Вот словно за пределом всех окраин.

А вот его уже и вовсе нет…

Как будто был с лучом незримым спаян.

Со света сжил невысказанный свет.

…………………………………………

Один остался и разговорился.

Гася дыханьем слабую свечу,

То плакал, то смеялся, то бранился –

Все откликался бедному лучу.

На табурете и на половице

Губами луч ловил и вспоминал,

Как лунный свет из правой пил ключицы

И свет зари из левой допивал.

Как на лугу, в стогу, на сеновале…

И только то, что, в общем, ни при чем…

Судили, обмывали, отпевали –

А он-то все беседовал с лучом.

Родство

Мы были родными до края земли.

Но полночью мы через кладбище шли.

И где-то во мраке осевших могил

О матери голос протяжный спросил,

Потом об отце и о брате родном –

В едином объятии, в страхе одном

Мы были родными в теченье судьбы,

В теченье кладбищенской дикой тропы.

Мы были родными, пока сквозь провал

Младенческий голос родных созывал.

Но кончилось кладбище, смолк детский глас –

Ничто породнить не смогло больше нас.

Неведомые травы

Не называются гречихой,

Не называются овсом.

Встают весною тихо-тихо.

Стоят стеною пред лицом.

Не по-родному колосятся,

Не по-родному шелестят.

В неполивных зеленых святцах

Еще не вычитан уклад

Как задыхаться этой синью

И сквозь любой расти кулак.

Не называются полынью,

Не называются никак.

На болоте

Большие черные стрекозы

Под кожей ветра, как занозы.

Их лишь дитя извлечь смогло.

Весь день стрекоз ребенок ловит –

И на нечаянном изломе

Сочится радугой крыло.

Мальчишка ягодой измазан.

Он весь – от возгласа до гласа,

И родом он из этих мест.

Здесь лишь кустарник и болото,

В траве скелет звезды обглодан,

И столько ягоды окрест.

Искусан мальчик комарами,

И на худых коленках ранки,

И руки у него тонки.

И как-то верится негласно,

Что на зубах его не хрястнут

Звезды последней позвонки.

И день, и век уж на исходе.

Он по болоту так же бродит,

Из века в век скуласт и рус.

И никуда ему не деться…

И комары в раздутых тельцах

Несут горячий детский пульс...

***

Искусан локоть комарьем,

А рот малиной озарен,

Крапивою – колени…

И в мире целом мы вдвоем,

Когда легчайшей из корон

Твоих ладоней звенья

Виски мои сжимают вдруг…

И к небесам взлетает луг,

К холмам, и на юру лишь

Он расцветает солнцем сплошь.

И ты мой милый не поешь,

А царственно пируешь –

В ладони голову берешь

И в лоб меня целуешь.

***

Ну, неужели я стану птицей?!

И неужели мне все простится –

И эти плечи, и эти локти,

И все влеченья души и плоти,

И все разоры,

И шаг мой скорый,

И резкий окрик,

Грудной, гортанный

И богом данный…

Когда на охре

Весь мир замешан,

Когда тебя я целую нежно

В глаза и брови.

И так люблю я

Зрачок твой пряный

В окружье радуг.

Когда, отпрянув,

Все говорю я

Тебе, как брату…

Не укоряю ни в чем,

а только…

дрожат ресницы…

Ведь ты же знаешь –

я стану птицей…

Голубь

Голубь медно-сизый,

Райской птицы внук.

Воду пил с карнизов,

Хлеб клевал из рук.

У одной старухи

Мирно проживал.

(Милый, ходят слухи,

Что она жива!)

Покидал старушку,

К девочке летал.

Словно крошки, душу

Он с ладошки брал.

Жалуюсь?! Да что вы!

Без него ни дня.

Голубь мой почтовый,

Тайная родня.

Плакать и молиться,

Есть с ладони хлеб.

Голубь узколицый.

Сизокрылый пепл.

Что ж, пока дымится,

Прячь, храня семью,

Под сорочку птицу,

Словно головню!

А потом рассказывай

Криком из огня:

«Жил да был за пазухой

Голубь у меня».

***

Твой бедный мир, он словно на отшибе.

Он словно в детство впавший и в надежду.

Возникший здесь как будто по ошибке.

Как будто затаенный где-то между

Моею грудью и твоей ладонью.

Дыши спокойней, милый, как с чужою.