Лев Маляков - Милосердие весны

Волны ленивой бормотанье
Стоять и слушать, как во сне.
И вдруг понять:
Ее признанья
Всегда недоставало мне.

Вздохнуть,
Куснуть себя за локоть
И, на себя же вскинув плеть,
Признанья позднего жестокость
Улыбкой грустною пригреть.

Хлебнув побольше кислорода,
Нырнуть в пучину давних лет.
И, обозрев былого своды,
Понять любви ее секрет.

Пускай признанье как рукою
Снимает давнюю печаль.
Я отрекаюсь от покоя
И снова вглядываюсь в даль.

Осень.
Опустели берега.
Волны разворачивают плечи…
Женщина стоит у маяка,
Одиноко провожая вечер.

Голубые теплые глаза
За семью печатями печали:
Кто-то ей худого насказал?
Или чайки сдуру накричали?

Подмывает ближе подойти,
Прикоснуться осторожным славом.
Но никак мне слова не найти
Ей под стать —
Печально-голубого…

И опять я жду вечерний час —
Наша встреча что-нибудь да значит?..
Огненный закат в волне погас.
И звезда не принесла удачи.

Темнота надвинулась стеной,
Утро занималось лиловато…
Я не знал,
Что сделает со мной
Эта непонятная утрата.

«Не сотвори себе кумира…» —
Ты исподволь внушаешь мне.
И что ж?
Моя замолкла лира,
Висит доскою на стене.

«Не сотвори себе кумира…»
Какие тяжкие слова!
В моей душе сквозно и сиро,
Клонится долу голова.

«Не сотвори себе кумира…»
Мне стиснуть зубы и молчать.
Я без тебя —
Изгой у мира:
Ни петь,
  ни думать,
  ни кричать.

Подышать бы
  твоими руками,
Окунаясь
  в ладони опять.
Иногда мы не ведаем сами,
Где тонуть,
А откуда взлетать.

Никогда не дрожал я
  от страха,
А ведь всякое было в пути.
Что же сердце —
  подбитая птаха —
У тебя трепыхнулось в горсти?

Догорают
  последние листья,
Журавли улетают,
  трубя.
Не ищу я и малой корысти,
Мне бы только увидеть
Тебя.

Я пишу почти с натуры —
Еле тянется строка.
Надо мной повисли хмуро
Обложные облака.

Заблудилось нынче лето —
И в июне солнца нет.
И на всю округу света —
На поляне маков цвет.

К алым макам вышли клены
Из задумчивых левад
И стоят толпой зеленой,
Что-то шепчут невпопад.

Грустно кленам я внимаю,
Нянчу давние мечты…
Мне тебя напоминают
Эти яркие цветы.

Покинула —
И в сердце пустота.
Не сердце —
  позабытая квартира,
В которой и нетоплено, и сыро,
И слишком глухо —
  тоже неспроста.

Не знаю,
Чем заполнить сей метраж.
Бегу в леса —
  залить дубравным гудом.
Авось свершится и со мною чудо!..
Но я всего —
  при опустевшей страж.

Сманил пичужек, что повеселей, —
Пускай свистят с утра до поздней ночи.
Впустил ручей —
Пускай себе клокочет,
Приносит с воли запахи полей.

Но как была квартира нежилой,
Так и осталась,
  в ней не потеплело.
Хотел вскричать:
«А мне какое дело!»
Но сам молчу,
  вздыхая тяжело.
Проснусь однажды я лучом —
Раздвину темноту
  плечом,
Пройдусь легонько
  по вершинам
Притихших на заре холмов,
Посеребрю
  полет машины,
Окошки высвечу домов.
Я в середину
  росной капли
Живым алмазом
  буду вкраплен.
Пройдусь по тихой речке кротко —
Прошелестит вослед лоза.
И, придержав свой лёт
  короткий,
Вдруг потону в твоих глазах.

Роняют деревья
  последние листья —
Аккорды печальные.
Скупою поля
  обозначены кистью —
Цветами прощальными.

Прозрачная роща
  застыла сурово,
Светла и неистова.
И в мире осеннем
  ни друга, ни крова,
Лишь небушко чистое.

Холодные ветви,
  как будто случайно,
Губами я трогаю.
Душе беспокойной
  легко и отчаянно,
Как перед дорогою.

Уеду в деревню,
Где зреют хлеба
И льны угибаются в пояс, —
Туда,
  где моя вызревала судьба,
Росою-живиной умоюсь.
И может,
  утраченное обрету,
Припомню забытые песни,
Стряхну у порога тоску-маету,
Для нового счастья воскресну.
Мне снова откроют речные луга
Забытые мною секреты:
Крутыми покажутся мне берега
И долгим —
  короткое лето.
Я стану пахать
И хлеба молотить —
Утешусь работой простою…
И город,
  что напрочь успею забыть,
Увидится светлой мечтою.

Они встречаются не часто,
Не чаще,
  чем в тайге женьшень.
На мир глядят они глазасто,
Всегда светлы,
  как майский день.

Их называют простаками
И чудаками их зовут.
Но кто они?
Не знают сами.
И вряд ли скоро их поймут.

Чудак последнюю рубаху
Отдаст,
  оставшись нагишом.
Он вроде не подвержен страху,
Ему и плохо —
  хорошо.

Он перетерпит,
  перебьется,
Перезимует как-нибудь.
На дармовщинку не упьется…
Он, может быть,
Всей жизни суть —

Та самая,
Что в чистом виде
Явилась доброю звездой?
Он никого-то не обидит,
Восстанет сам перед бедой.

Сидит смиренно у калитки —
Ему под солнцем благодать.
Обобранный,
  считай, до нитки,
Глядит:
  чего еще отдать?

И рано ль,
  поздно ли
Пройдоха
Заявится,
  ну как на грех.
И оберет его до вздоха.
И все ж чудак —
Богаче всех.

Со мною в обнимку леса,
Как братья, вся живность лесная…
Теперь бы взлететь в небеса —
Да держит забота земная.

Пора бы набраться ума —
К чему непременно по кручам?
Но совесть встревает сама,
Топорщится совесть колюче.

С утра зарекался молчать
(Живется молчальникам сладко),
А вечером взвился опять,
И вот
Получилась накладка.

Торчу на опушке, как пень.
И в тягость мне
Собственный норов.
Подняться с колодины лень,
Не то что карабкаться в гору.