Лев Маляков - Милосердие весны

Порой придавит скукота:
И я, как пленник,
  мчусь из дома, —
Попутной, к старикам знакомым,
Где вечно топится плита.

Присунусь зябко у огня —
До косточек промерз в дороге.
Мне обжигает жаром ноги —
Покой вливается в меня.

Как видно,
  это испокон:
Цветет в крови огня живина…
Из самой сердца середины
Исходит облегченья стон.

И час,
  и два сижу молчком,
Дымит меж пальцев сигарета…
Подкатит к сердцу теплый ком
Да и растает без ответа.

Который год я лажусь ехать в дебри
Калашниковской дорогой деревни.
«Как постарел!..» —
Приму соседок ахи,
Раздам подарки —
  шали да рубахи.
Как в детстве,
  посижу в кустах на речке,
По-стариковски
  полежу на печке.
Вспашу делянку дальнюю за брата —
Здесь начинали вместе мы когда-то.
Грачатами бежали, за «фордзоном»,
Цены не зная майскому озону.
С поклоном низким
  заявлюсь я к полю —
Потери отдаются в сердце
  болью…
Сулился нынче быть
  в родных болотах,
Да, знать, опять мне
  помешает что-то.
А по ночам Калашниково снится.
Совсем бы мне туда переселиться…

В реке Великой плавится заря
И утекает в озеро Чудское.
Мне видятся далекие моря.
Сижу тихонько, предаюсь покою —
Мне видятся далекие моря.

Полярная звезда над головой
В лиловом небе прокололась тихо.
Я тем доволен, что пока живой —
Сверх всякой меры выпало мне лиха.
Уж тем доволен, что пока живой.

Над берегом кремлевская стена,
Ее венчает Троица святая.
Ко мне вернулась, кажется, весна.
Как хорошо домой явиться в мае!
Ко мне вернулась, кажется, весна.

В реке мигнули первые огни.
Комар проснулся, тянет на добычу.
Прислушайся и голову склони:
Как хорошо домой мальчонку кличут!
Прислушайся и голову склони.

Сижу, как леший, у реки,
Вдали от всякого жилища.
Не лезут в вершу судаки,
И потому живу я нище.
Нет-нет плотичку подсеку —
Глядишь, и снова на день сытый.
Прижился ворон на суку,
Самою смертью позабытый.
Но чаще я жую сухарь,
Березовую пью водицу.
Чуть свет —
  зарю поет глухарь,
Я уважаю эту птицу.
И что ни день —
  иду в леса,
Кой-что держу там на примете…
Вокруг стогов кружит лиса —
Опять мышкует на рассвете.
Пока весна —
  махай хвостом.
Да я-то и зимой не трону.
Шуршат ежи сухим листом,
Из листьев нацепив корону.
Окликнул журка с высоты —
Не все повысохли болота.
Сломались зимние мосты —
И до чего ж дышать вольготно.

Не из тарелки взять
  с цветной каемочкой,
Из углей выхватить,
  как сам огонь, —
Картошку черную
  с хрустящей корочкой
И покидать с ладони
  на ладонь.

Напополам ее
  сломаю, угольну,
Вдохну картофельный
  здоровый дух…
За плугом хаживал —
  не родич увальню, —
Один во полюшке
  пахал за двух.

И до чего ж вкусна
  картошка осенью
Под ясным куполом
  среди полей!
Поля пронизаны
  сквозною просинью,
А ветер к вечеру
  все злей и злей.
Комбайны замерли,
  зарей умытые,

Подняли хоботы
  и смотрят вдаль.
Как перед праздником,
  душа открытая
Вбирает тихую
  полей печаль.

А в небе лебеди,
  как откровение,
На солнце красное
  косяк плывет.
И горько-сладостно,
  пусть на мгновение,
От непонятного
  душа замрет.

Теперь, как видно,
Гость я тут,
Среди родимых пажитей.
Дома колхозные растут —
Не мною, братом нажиты.

Поля одеты в зеленя —
Все братовы старания…
И даже на покос меня
Он нынче не заманивал.

Во двор он на своем стальном
Под сумерки подкатится,
Меня употчует вином,
Поздравит со свиданьицем.

А утром приведет коня,
Ударит конь копытами
И покосится на меня,
Лоснясь боками сытыми.

Я замшевой губы коснусь —
Ладонь теплом порадую.
Забытая одарит грусть
Нежданною наградою.

Давно меня сюда манит
(Хотя спокоен с виду я).
По-местному — я знаменит.
А брату вот завидую.

Покоят клены в мягких лапах
Земли осеннюю печаль.
Поля в рыжеющих накрапах,
Промытая дождями даль.

На взгорке избы в два рядочка,
И врезанные в синь леса.
И над земной печалью строчка
Прошила тонко небеса.

«Курлы» — последнее признанье
И откровенное прости.
Оно —
  извечное страданье…
На неизведанном пути…

Я погляжу из-под ладони —
И станет на сердце грустней:
Клин журавлиный тонет,
  тонет
Среди распахнутых полей.

Мне кажется,
Прежний я,
  прежний,
И давние думы свои
Несу затаенно и нежно
Туда, где живут соловьи.

Как будто и нет за плечами
Далеких морей,
  городов.
Не здесь ли мечталось ночами:
Увидеть бы сказочный Гдов!

И что ж,
Повидал я с лихвою…
И вновь на пороге стою.
С покорной стою головою,
Невольной слезы не таю.

Прижался горячей щекою
К березе,
Что вышла навстречь.
Вот здесь,
  предаваясь покою,
Стояла кормилица-печь.

Под горку сбегали ступени,
А там — голубели пруды.
Невольно я встал на колени,
Нащупал ступенек следы.

Остались сады и болото.
Что поле питало росой.
Тропинка вела на охоту,
А эта —
  на пожню с косой.

Отсюда уехали люди,
Уехали,
  хутор любя.
И пусть нас никто не осудит,
Мы сами
  осудим себя.

Я тот же,
Мне кажется,
  прежний,
Но что-то уже не дано…
Хотя прихожу я с надеждой
На хутор, забытый давно.

Почтительно притихли братья,
Внимая батиным словам:
— Не на блинах, поди, у сватьи
И за дела пора бы вам!.. —
Так повелел дорожный мастер
Своим верзилам-сыновьям.
Антон послал сынов за счастьем
Которым не разжился сам.

Сыны отца не посрамили.
Но враг в бою двоих скосил.
И стала громкою фамилия,
Которую мой дед носил.
Однако деду не до славы —
Беда, как на плечи гора.
В лугах сынов заждались травы.
Дед, молча, курит до утра.