Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза

Блеснуло в безжизненных лунных лучах
С могилы, где спит музыканта прах,
Шепнуло мне: «Братец, минутку постой!» —
И вдруг поднялось, как туман седой.

То бедный скрипач, я его узнаю;
Он вышел и сел на могилу свою,
По струнам провел иссохшей рукой,
Запел — и пронзителен голос глухой:

«Пой, скрипка, песню прошлых дней, —
В тоске внимало сердце ей
И обливалось кровью.
Зовет ее ангел блаженством небес,
Мученьем адским зовет ее бес,
Зовут ее люди любовью».

Лишь замер последнего слова звук,
Разверзлись все могилы вдруг,
И тени спешат к музыканту толпой,
И грянул пред ним хоровод гробовой:

«О любовь, ты колдовством
Загнала нас в темный дом,
Усыпила мертвым сном, —
Эй, на зов твой мы встаем!»

И все это, воя, воркуя, ворча,
Летает и пляшет вокруг скрипача,
И с хохотом диким сплетается плач;
И бешено дернул по струнам скрипач:

«Браво, браво, тени, в пляс!
Друг за другом
Буйным кругом!
Клич волшебный поднял вас.
Мы таились много дней,
Будто мышь в норе своей.
Ну-ка, спляшем веселей,
Запоем!
Нет ли здесь чужих ушей?
Встарь немало мы глупили,
Дни в безумии губили,
Жгли сердца в огне страстей.
Нынче каждый пусть расскажет,
Как стряслась над ним беда,
Как мечтал он,
Как страдал он,
Почему попал сюда».

И тощий мертвец выступает из мглы,
И голос его — как жужжанье пчелы:

«Служил я подмастерьем
С аршином да с иглой,
Раз-два аршином мерил,
Проворно шил иглой.
Зашла к нам ненароком
Дочь мастера с иглой,
Мне сердце черным оком
Пронзила, как иглой».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,
Угрюмо второй выступает вперед:

«Шиндерганно, Орландини,
Карл Моор и Ринальдини {3} 3 Стр. 35. Шиндерганно, Орландини, Ринальдини — герои трех «разбойничьих» романов. Два из них — «Ринальдо Ринальдини» (1797–1800) и «Орландо Орландини» (1802) принадлежат перу Христиана Августа Вульпиуса. Автор третьего, названного «Шиндерганнес» по имени главаря разбойничьей шайки, орудовавшей около 1800 г. в княжестве Гессенском, — Игнац Фердинанд Арнольд. Карл Моор — герой драмы Шиллера «Разбойники». —
Вот кого я обожал,
Вот кому я подражал.

Я в самой любви — не скрою —
Верно следовал герою;
Распалял мои мечты
Образ девы-красоты.

Я любил, томясь и плача,
Но как только неудача —
Я с разбитою душой
Залезал в карман чужой.

И грозить мне стали власти, —
Оттого, что в злой напасти
Я все чаще крал платки,
Чтоб смахнуть слезу тоски.

И тогда меня схватили
И, как водится, скрутили;
И тюрьма, святая мать,
Стала сына врачевать, —

Я и там, склонясь над пряжей,
О любви мечтал под стражей;
Тут Ринальдо тень пришла,
Грешный дух мой унесла».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,
И третий, под гримом, выходит вперед:

«Любовников первых играя,
Подмостков я слыл королем.
Я нежно вздыхал: «Дорогая!» —
Пылал трагедийным огнем.

Я Мортимер {4} 4 Стр. 36. Мортимер — персонаж трагедии Шиллера «Мария Стюарт». «Мария, святая!» — слова Мортимера, действие IV, сцена 4. был превосходный,
Я страстно Марию любил!
Но дева осталась холодной,
Ей был непонятен мой пыл.

И раз я, не выдержав боли,
«Мария, святая!» — вскричал;
И глубже, чем нужно для роли,
Вонзил в свое сердце кинжал».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод.
Четвертый, в кафтане, выходит вперед:

«Профессор нам с кафедры нес ахинею,
Болтал он — и спал я у всех на виду.
Мне было в тысячу раз веселее
Гулять с профессорской дочкой в саду.

Она мне в окно улыбалась беспечно,
Лилия лилий, мой ангел земной,
Но лилию лилий сорвал бессердечно
Черствый филистер с набитой мошной.

Послал я проклятье богатым нахалам,
Я женщин проклял, откупорил яд,
Со смертью на «ты» перешел за бокалом, —
И смерть усмехнулась: «Fiducit {5} 5 Стр 37. Fiducit — восклицание, с которым чокались участники студенческих пирушек, пившие на брудершафт. , мой брат!»

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,
И пятый, с веревкой на шее, идет:

«Хвалился и чванился граф за вином:
Красива, мол, дочка, богат его дом.
Эй, граф, мне не нужен богатый твой дом,
Нужна только дочка мне в доме твоем.

Хранил их обоих засов да затвор,
Несли сторожа и собаки дозор.
Но что мне дозор, и засов, и затвор, —
Я лестницу взял и спустился во двор.

Я лезу в окошко к моей дорогой,
Вдруг слышу проклятья и брань за спиной:
«Эй, парень, что ищешь ты в графском дому?
Милы драгоценности мне самому!»

И с хохотом граф меня за ногу хвать!
Сбегается челядь! Куда мне бежать?
«Злодеи, не вор я, подите вы прочь,
Украсть я хотел только графскую дочь!»

Напрасно я рвался, напрасен был крик, —
Веревку они приготовили вмиг.
И солнце взошло и дивилось три дня,
Как ветер качает и треплет меня».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,
Шестой, с головою в руке, предстает:

«Любовь мне сердце жгла огнем,
Пошел я в лес бродить с ружьем.
Кружился ворон надо мной
И каркал: «Голову долой!»

«Голубку подстрелю в лесу,
Моей возлюбленной снесу», —
Так думал я и все шагал
И дичь в лесу подстерегал.

Кто там воркует? Голубок?
Иль сразу двух я подстерег?
Взведен курок, подкрался я:
Гляжу — она! Любовь моя!

Моя голубка! С ней — другой,
Он стройный стан обвил рукой…
Не промахнись теперь, стрелок, —
Пиф-паф, подстрелен голубок!

И вынес приговор мне суд, —
На плаху молодца ведут.
И ворон хрипло надо мной
Прокаркал: «Голову долой!»

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,
И сам музыкант выступает вперед:

«Мне песенка встарь полюбилась,
Я пел для моей дорогой,
Но если сердце разбилось —
И песням пора на покой».

И призраки с хохотом ринулись в пляс,
И небо неистовый хохот потряс;
Но пробило «час» на церковных часах,
И призраки с воем исчезли в гробах.

Я спал, забыв печаль во сне,
И, как виденье сна,
Явилась девушка ко мне,
Прекрасна и бледна.

Как мрамор, бледен щек овал,
Вилась волна волос,
Жемчужный блеск в глазах мерцал,
Подобно влаге слез.