Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

И книжки над столом, где рядом прикорнули
Поэт сияющий с упорным мудрецом,
В последний раз давно ли обманули
Меня, еще не взятого вершающим концом.

Бумага хрупкая и ты, перо стальное,
Послушные еще не замершей мечте,
И вы, когда узнаешь бытие иное,
Под взором обреченного уже не те.

И ты, подруга вымыслов веселых,
Друг комнаты и мой заветный друг,
В упрямом взгляде глаз моих тяжелых
Так неожиданно переменилась вдруг.

Все, все оторвано, покинуто, забыто.
Бесстрастно созерцая старый дом,
Глухое око широко раскрыто,
Но чуждо все ему в былом.

Тоска моя, Смеретушка,
Ты кем ко мне придешь?
Полуднем ли, полуночью
Скогтишь меня, возьмешь?

В лесу ль меня ты выследишь,
Когда глаза заснут?
Припомни-ка пословицу:
Лежачего не бьют.

На поле за работою
Тебе ль за мной ходить,
Снопами укрываючись:
Кто будет рожь косить?

За ужин мой с ребятами,
С хозяйкою женой,
Прельщаясь караваями,
Тебе ль идти за мной?

Уж лучше мы, Смеретушка,
Да будем как друзья!
На что уж ты смышленая,
А все смышленей я.

Поеду в лес за хворостом,
Как будто запоздал,
А ты вот тут и выгляни,
Пока закатец ал.

Да не с косой и черепом
Замест лица-зари,
Смотри душою-девицей,
Смеясь скажи: «Умри!»

Чтоб волосы раскинулись
От леса до небес.
Пойдешь — деревья движутся,
Дает дорогу лес.

Живая, полногрудая,
Чтоб жар вот так и жег,
Чтоб встречу так и кинулся,
Любовью занемог.

Целуй тогда, Смеретушка,
Покуда не умру!
Не отойду — кляни меня —
От зол твоих к добру.

Вот так вот и останусь я,
Глядясь в глаза твои.
Возьми-бери, Смеретушка,
Тут все права свои!

Пускай голóсят с бабою
Ребятки над отцом:
Смертельным обручаюся
С забавою кольцом.

Умру, пусть ветер носится
И носит хворост мой,
Ходи и ты, Смеретушка,
И зубы скаль со тьмой.

Летайте, черны вороны!
В лесу глухом лежу.
Проклюйте очи синие,
А то я все гляжу.

Бегите, волки серые!
Вам падаль отдаю.
Дожди падите гулкие,
Омойте кость мою!

Приди тогда, Смеретушка,
Еще взглянуть, любя:
Теперь-то твой возлюбленный
Похож ли на тебя?

Спи, тихий мой, любимый мой!
Качает кто, узнала я.
Зеленый свет глядит тюрьмой,
Тюрьмой гляжу, усталая.

Качала смерть тебя, дитя,
И кровь впивала алую.
Лежишь-молчишь, со мной шутя,
Склонил головку малую.

Сама звала, сама ждала:
Хоть смерть возьми младенчика!
А смерть добра, не хочет зла:
Пришла, убила птенчика.

Спи, тихий мой, любимый мой!
Когда бы люди ведали!
Зеленый свет глядит тюрьмой, —
Нам волю заповедали.

Колокольный звон несется,
Больно в сердце отдается,
Воля вольная — увы!
Тесен терем одинокий,
Склеп печален одноокий,
За стеною гул молвы.

За стеною солнце, солнце!
Но не к солнцу глаз-оконце!
А в такую же стену.
И таят глухие стены
Без любви и без измены
Мысль жестокую одну:

Как бы крепче стиснуть волю,
Как убить живую долю,
Впиться, мучить и пытать
И тупым, бесстыдным смехом
На усладу злым потехам
Гордость смять и растоптать.

Но и в малое оконце
Вижу я на небе солнце,
Отраженное в лучах
И разлитое повсюду:
В тьму ночей и в сердце люду,
На стенах и в облаках.

Солнца ясность золотая!
Я храню тебя, святая,
Я и здесь останусь жив!
Птица с криком пролетела,
Быстро, преданно и смело
Клятву в небо восхитив.

Принесли мне хлеб и воду,
Дали соли: хлеб да соль!
Помяну-ка мать-природу,
Изобилье диких воль.

Сыпься, белая солица,
Да на этот черный хлеб.
(Подожди, тоска-черница:
Я и так от слез ослеп.)

Я ли хлебом не питался,
По болотам не бродил,
Синим небом любовался,
С темным лесом говорил.

Лейся, тихая водица,
Жертву малую твори.
(Подожди, тоска-черница:
Не видать от слез зари.)

Я ль с водою не ласкался
По озерам и рекам,
В струйках синеньких плескался,
Греб навстречу рыбакам.

Мать-природа, слышишь сына?
Черный хлеб, вода и соль —
Это жертва исполина
Изобилью диких воль.

Ай, мой синий, васильковый да шелковый поясок!
А на этом поясочке крепко стянут узелок.

Крепко стянут да затянут милой ласковой моей —
Крепче поручней железных, крепче тягостных цепей

Я гулял тогда на воле и ее любил, как свет.
Рано утром на прощанье завязала мне привет.

Полон силы неуемной, уезжал от милой я.
«Помни, солнце, мой любимый, я всегда, везде твоя!»

Ехал вольный, не доехал — угодил как раз в тюрьму,
Брошен в склеп зеленоватый, в ледяную полутьму.

Из углов смеются стены: «Посиди-ка тут один!»
Но, стряхнувши грусть усмешкой, им в ответ приволья сын:

«Был один бы, кабы не был да со мною поясок,
А на этом поясочке да вот этот узелок.

Был один бы, каб не чуял, что любимая вот тут,
В самом сердце, где живые голоса гудят, поют.

Был один бы, каб не ведал, что тюрьма людей полна,
Что и в каменной неволе воля вольная вольна!»

Ах, мой синий, васильковый да шелковый поясок!
А на этом поясочке стянут милой узелок.

Моя рубаха белая, брусничное пятно!
Из красного лиловеньким теперь глядит оно.

Под дождиком серебряным по ягоду мы шли.
А ветры сизы óблаки в поднéбесье несли.

Качался лес, туманился под сеткою дождя
И все-то звал, заманивал, подальше уводя.

Пригорки за пригорками, там озеро, там луг,
Взлетанье птиц испуганных, ауканье подруг.

Собрали много, мало ли, зато поели всласть,
А ноги притомилися, велят к траве припасть.

Кабы трава не мокрая, вот так бы и упал,
И в вереске запутался, в муравушке пропал.

Лежал бы не шелохнулся, к земле родимой льня.
Подруги за деревьями искали бы меня.

Любимые подруженьки, ау, ау, ау! —
Вы слышите, откуда вас зову, зову, зову!