Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

«Два!» И в зыбкой колыбели
Просыпается дитя.
Щеки сонные зардели.
Ищет, ручками метя.

«Три!» И мать склонилась гибко
Голод грудью утолить.
У двоих цветет улыбка,
Третий — краше в гроб валить.

Вечер, вечер, вечер! Тише!
Колдовства не нарушай!
Долетает шепот свыше:
Ночи — «Здравствуй!», мне — «Прощай!»

Пронизáла душу ясность созерцанья.
Как дождем, омыла дальние углы.
Освежила бурей первого страданья,
Разорвала скопы ядовитой мглы.

И взираю странным, онемелым оком
На позор звериных, разоренных нор,
Где былые годы низменным потоком
Пробегали мутно, потупляя взор.

И внимаю сердцем чистоту и ясность
Предо мной лежащих голубых высот,
Где промчится, с вечным утвердив согласность,
Дней моих грядущих просветленный лёт.

Уплывайте, уплывайте, дальше, дальше, облака,
Чтоб лазурь была как море, а не узкая река.

У меня душа как море, полноводный океан,
Что под льдинами синеет у полярных белых стран.

С каждым часом льдины тают, обнажая синеву.
Вот последняя лепечет: «Не растаю, уплыву!»

Но от солнца золотого никогда не уплывет
То, что зной его могучий на погибель обречет.

Льдина тает, расширяя каплей малою простор,
Только море, только небо и взирающий мой взор.

Все, что было мелким, низким, сметено, унесено,
Светит чистая пустыня, в вечность зоркое окно.

Все, что мучило, томило, теснотой своей гнело,
Все развеял вольный ветер, далью моря унесло.

Только волны ходят вольно, как хотят и где хотят,
И серебряные брызги к небу синему летят.

Только я гляжу, не веря широте морской души:
Неужели эти дали из моей идут глуши?

Слышу стон твой издалече,
Вижу: плачешь на земле,
Колыхают слезы плечи,
Скорбь застыла на челе.

И целуешь вереск алый,
Припадаешь и опять
Подымаешь крик усталый
К синю небу возлетать:

«По траве ходил по этой,
На цветы лесов глядел.
Сердца ласковой заметой
Сколько сосенок одел.

Как питался, любовался,
Красотой лесною жил;
Голос звонкий отдавался,
С эхом вспыльчивым дружил.

А теперь — леса красивы,
Или нет — не вижу я.
Слышишь ты мои призывы,
Там, в теснинах бытия?»

«Слышу, верная подруга!
И хожу, хожу вот так:
Одного того же круга
Обивая известняк.

Выпускают чередою
По дорожке погулять,
Чтоб натянутой уздою
Вольным сердцем помыкать.

Шагу малого налево,
Ни направо не ступи,
А беспомощного гнева
Силу острую тупи.

Вот хожу и вспоминаю
Лес зеленый да тебя.
А тоска моя шальная
Ходит рядышком, знобя.

Слышу стон твой издалече.
Вижу: плачешь на земле.
Подыми-ка к небу плечи,
Сгладь морщины на челе!

И окинь свободным оком
Красоту и бытиё.
Все ль твое в лесу высоком?
А твое, так и мое».

Я рассказал, косноязычный,
Природы яростную глушь.
И был отраден необычный
Мой быстрый стих для ярких душ;

Я рассказал наивным слогом
Святой причастие любви
И промолчал о тайном многом,
Сокрытом в плоти и крови;

Я рассказал бессвязной речью
Народа сильного беду,
Взманивши гордость человечью
Сорвать железную узду.

Теперь иное назначенье
Открылось духу моему,
И на великое служенье
Я голос новый подыму.

Да будет свят и непорочен
Мой целомудренный язык,
Как взгляд орла седого, точен
И чист, как снеговой родник.

Да будет всем всегда понятен
Судьбою выкованный стих,
Равно вчера и завтра внятен,
Равно для юных и седых.

Да будет щедр и безразличен
Для всех сияющий мой свет,
Когда святым огнем отличен
Я, волей божьею поэт.

Здравствуй, воля!

Наивная, как юная невеста,
Пугливая, как лань лесная,
Пьянящая,
Как первое осеннее вино.

Опять ты облекла меня,
Вошла и в кровь и в плоть мою,
В глаза мне поглядела так призывно,
Что закружилась сладко голова,
И на траву склонил я жертвенное тело,
Где желтые и красные огни
Кленовых листьев раскидала осень.
Такая ж ты, но для меня другая.
Все так же ты объемлешь мир,
Сверкаешь солнцем
И в лесу живешь,
Где каждый лист тобою дышит,
Колеблемый осенним ветром.

Но миру ты нужней, чем мне,
Но солнце светит всем, как мне,
И лес хранит тебя для всех,
Не только для меня,
Стихийного, смеющегося зверя,
Каким была душа моя,
Пока не наступила эта осень.

Так мало совершилось — так же много.
Я только десять дней не видел солнца,
Тобой сверкающего, воля;
И столько же ночей не видел неба,
Простертого тобою, воля;
Я только десяти рассветов
И десяти вечерних зорь не видел,
Затепленных тобою, воля;
Я только десять дней баюкал стены
Невольничьей докучной песней,
Пропетою тобою, воля, —
И вот душа уже другая,
Берет от жизни впечатленья
Прямей, задумчивей и проще.
Так листья, ливнем благодатным
Омытые, берут прямее
Лучи от жизненного солнца.

И стали:
Слышнее детский голос,
Понятнее седая старость,
Невыносимее людская скудость,
Своя мудрее совесть,
Сильнее вялый разум,
Мои пути виднее,
Ценнее жизнь,
И смерть доступней,
И ярче огненные листья;
Зажженные тобою, осень,
И ближе ты, возможность жизни,
Воля.

Здравствуй, воля!

Я в том лесу, где детство протекло,
Такое вольное,
Так хорошо и верно знавшее
Искусство жить в игре веселой,
К чему теперь лишь робкими шагами
Я приближаюсь, опыт тяжкий
Неся в окрепшем сердце.

Он тот же, мой сосновый лес.
И время
Лишь выше подняло стволы седые,
Лишь ближе молодой сосняк
Согнало к белому оврагу,
Который был таким большим,
Когда на дне его я бегал детскими ногами,
И маленьким таким теперь лежит передо мною
Как будто удивленный старому знакомцу,
И вовсе не глубокий.

Иду тихонько, вглядываясь в чащу,
Прислушиваясь к чьим-то голосам,
Как прежде, полнящим весь гулкий лес,
И знаю, что нельзя назвать их птичьим пеньем,
Ни шелестом засохших веток,
А только тихими лесными голосами.