Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Куда ни кинешь, отовсюду прёт,
Взбухает, млеет, прыщет, источает,
Мнит мнимое, нечаянное чает —
Осталось взбычить жилы и вперёд,

Туда, где слаще мёда тлится тлен,
Где изо всех пазов чернеет вата,
Где воздух жмёт, и вечность комковата,
И гнилозубый щерится Верлен.

Прошло немеряно – чего там? —
Обид, побед, предубеждений,
Тяжёлых сплетен, праздных поз.
Настал черёд пустым заботам,
Унылой праведности бдений,
Божбе, вгоняющей в наркоз,
И всё навзрыд, наперекос,
Не исключая сновидений.

Друзья частично разлетелись.
Их деловитая летальность
Пока, увы, не увлекла.
Другие пьют. И тоже целясь
Туда же. Точность съела дальность,
Фатальность по усам стекла,
И первый блин перепекла
Итогов мнимая детальность.

Птиц не будет. Уже не стало.
Усвистали. Следим устало,
Как утрачивает листва
Равновесие естества.

Мошек, блошек и прочих пчёлок
Растворил атмосферный щёлок.
Уж не рыщет дитя с кульком
За порхающим мотыльком.

Бесполезной унижен страстью
Ветеран с рыболовной снастью,
Жалкий промысел свой верша:
Ни подлещика, ни ерша.

Всё, что почва взахлёб рожала,
Постепенно подорожало
В полтора, даже в два, ну в три —
И сжимается всё внутри,

Стынет в жилах, густеет в порах.
Свет сереет, сыреет порох.
И понятно, что всё, каюк,
Если срочно не взять на юг.

Коррозия подсознания предполагает всё же
Наличие двух-трёх сюжетов, о которых, увы, без дрожи
До сих пор невозможно. Их давность едва ли меняет дело.
Как правило, дрянь, издержки страстей. И там, где раньше зудело,
Образовалось подобие некоего бесчувственного зиянья,
Этакий свищ, сквознячок, откуда словно бы тянет на излиянья.
Не ритуал покаяния, где фальши больше, чем скуки,
А примерно так, как здесь и сейчас, а иначе что пользы в стуке
На себя непонятно кому и куда… Обычное заблужденье:
Хотел обрести впечатленье, а сделалось наслажденье,
Которое тут же, войдя в торец, вышло естественным боком;
И вот по прошествии лет и сил обнаружив себя в глубоком,
Допустим, переживании, зерцалу речёшь: «Ужо нам!»
Казалось бы, червь, а грызёт, как пёс. Проказник стал прокажённым.

Помнится, полсотни лет тому
Жили впрок и чешую пороли,
Лаково таращились во тьму,
Примеряли лакомые роли.
Век своё незримое ковал,
Свирепея с каждым пируэтом.
Кто не понял, цвёл и ликовал,
Кто не внял, прикинулся поэтом.
Ах, когда бы в плюшевой тиши,
Да ружьё б на стенке в первом акте,
Нежное невежество души
Не оборвалось бы на затакте.
То ли дело на манер дождя
С типовых осин сбивать орехи,
Время и пространство разведя,
Млеть в образовавшейся прорехе.
Худо ли воскликнуть voilà,
Заносясь ногою над пределом.
Но не вышло, дрогнула земля,
И предел пропал промежду делом.
Орган, генерирующий прыть,
Сделался намеренно нерезким,
Почесуха «быть или не быть»
Подзачахла, потому как не с кем.
Вот и остаётся ждать гонца,
Горестным давясь воображеньем,
С общим выражением лица
И таким понятным предложеньем.

Чужая глупость – как она привычна,
Неуязвима, самоадекватна,
Отвязчива, наивна, бескорыстна,
Ожиданна, а главное – чужая:
Послушал, срикошетил – и забыл.
Я ненавижу собственную глупость,
Ликующую, праздную, шальную,
Венчающую трепет и развязность,
Умеющую выглядеть нарядной,
Слепое безрассудство до бесстыдства
Расчисленного тонко доводя;
А главное, она всегда с тобой,
Что твой сурок. И Бог проблематичен,
И смерти нет, как сказано у Блока
В одном из ненаписанных стихов.

В непокрытое темя
Солнце врыло, вмозжило мохнатые жальца.
Здесь Восток, здесь умеют и любят накручивать время
На незримые стержни, как пейсы на тулово пальца.

В небесах ни соринки,
Состояния дня и души сообразны.
Здесь Восток, здесь барыги так яро базарят на рынке,
Что нет воли не въехать в развязные эти соблазны.

Никакого респекта.
Ни в девице, ни в раве, ни даже в солдате.
Здесь Восток, здесь Израиль мотает и мнёт молчаливого некто,
Получая в удел хромоту, как залог благодати.

Не в балладах, так в одах
Растворяя восторг опьянения пеной,
Замечаешь, мозги полоща в этих крапчатых водах,
Как внезапно становится мысль о себе постепенной.

Средиземноморская
Равнодушная ритмика. Род метронома.
Пульс вогнать в резонанс и сидеть, бесконечность лаская,
Имитируя бойкий процесс разложенья бинома.

Соловею по фену,
Предаюсь безмятежно короткому зною,
И мерещится мне, что вошёл, как кирпич, в эту древнюю стену,
И двенадцать колен несгибаемых намертво встали за мною.

Человек с опущенной главой
В Книге Судеб, съёмщик угловой,
Публику дразнил и власти гневил
Кропотливым смакованьем плевел.

То он, приукрасив реквизит,
Нанёсет Предвечному визит,
То, как блудный сын среди пустыни,
Ищет окаянной благостыни.

То, от непотребства криворот,
Сотворит на деву приворот,
А когда она почти готова,
Он ей лепит «Азбуку» Толстого.

То не то откупорит, и с ним
Кровь сгустим и слёзы опресним,
А потом, торча на подзарядке,
«Всё пучком, – услышим, – всё в порядке».

По карнизам шастает босой,
Заедает рыбу колбасой,
Кажет в состоянии запала
Средний перст с плеча кому попало.

В Книге Судеб всякое плетут,
Могут быть и прочерки. И тут
Сколь ни тщись, а всё труха да скука.
Так оно и вышло. В том и штука.

Двое любили одну.
Но первый пошёл ко дну,
А второй не узнал об этом,
Поскольку был занят своим:
В упор страстями слоим,
Он хрен запивал шербетом.

Двое увязли в одной,
В такой невпопад родной,
Что душу свело обоим.
И первый, а не второй,
Свистел сквозь предмет с дырой,
Но не был предмет гобоем.

Двоих заплела одна.
Туманна, тиха, бледна,
Студила верней кадила.
В известный влетев проём,
Все выиграли втроём,
Но дружба не победила.

Прощайте, милые химеры,
Реликты завтрашнего дня,
Ни полумеры, ни примеры
Не переквасили меня.