Гийом Аполлинер - Мост Мирабо [билингва]

Под берегом острова друг о дружку
Бьются бортами пустые лодки
Нынче не встретишь
Ни в будни ни по воскресным дням
Ни художников ни Мопассана
Что засучив рукава катали вдоль острова дам
Пышногрудых и тупоголовых
Ах лодочки-лодки как много печали там
Под берегом острова

C'est la barque où s'enfuit une amoureuse reine
Le vieux roi magnifique est venu près des flots;
Son manteau merveilleux à chaque pas égrène
Quelque bijou tintant au rythme des sanglots.

La chanson des rameurs sur les vagues se traîne
La reine et son amant l'écoutent les yeux clos,
Sans crainte d'un récif ni d'un chant de sirène
Qui s'incantent peut-être au chœur des matelots.

Horreur! horreur de nous des joyaux, des squelettes
Coulés au fond des mers оù surnagèrent tant
De fleurs, de cheveux roux et de rames flottant

Parmi les troupes de méduses violettes.
L'heur des fuites est sombre et violet d'effroi.
Tant de gemmes tombaient du manteau du vieux roi.

В ладье с возлюбленным сбежала королева.
Король на берегу смятением объят,
И в такт его шагам, неистовым от гнева,
На пышной мантии жемчужины бренчат.

Гребцы запели в лад — о волшебство напева!
И в лодке беглецы, закрыв глаза, молчат;
Пусть будет справа риф, призыв сирены слева, —
Король могуч и стар, и нет пути назад.

А мерзости кругом — останков да скелетов!
Как будто их сюда нарочно принесло, —
Всплывают из глубин то склизкое весло,

То рыжий клок, то бок медузы, фиолетов.
Ужасно бегство, и неведом эпилог.
И с мантии летят жемчужины в песок.

Au jardin des cyprès je filais en rêvant,
Suivant longtemps des yeux les flocons que le vent
Prenait à ma quenouille, ou bien par les allées
Jusqu'au bassin mourant que pleurent les saulaies
Je marchais à pas lents, m'arrêtant aux jasmins.
Me grisant du parfum des lys, tendant les mains
Vers les iris fées gardés par les grenouilles.
Et pour moi les cyprès n'étaient que des quenouilles,
Et mon jardin, un monde où je vivais exprès
Pour у filer un jour les éternels cyprès.

Я в кипарисовом саду пряла, одна,
Следя за пряжею, — ее с веретена
Вздымал и уносил полдневный бриз игривый;
А после шла к пруду, оплаканному ивой,
Ступая медленно, пока меня жасмин
Не останавливал, и ирис рядом с ним,
Волшебный ирис цвел под лягушачьей стражей.
Мне каждый кипарис казался прялкой с пряжей
И мирозданьем — сад, в котором боль и страсть
Даны мне, чтобы жизнь из этой пряжи прясть.

Hésus et Taranis la femelle
L'annoncent par un vol aquilin:
La dame au corsage qui pommelle
A fait mourir, aujourd'hui, Merlin.

Teutatès aime l'aigle qui plane
Et qui veut le soleil enchanter
Je préfère un corbeau sur un crâne,
Quand l'oiseau veut l'oeil désorbiter.

О corbeau qui disparus droite
Sur un froid menhir t'es-tu perché?
Où, pourrissant dans sa fosse étroite,
Trouvas-tu le cadavre cherché?

Nous nous en irons vers nos demeures,
L'un vers la mer, l'autre vers les monts,
Frère, parle avant que tu ne meures.
Merlin est mort, mais nous nous aimons.

Бог дровосеков и богиня молнии, [23] Бог дровосеков и богиня молнии… — В оригинале стихотворения упоминаются три кельтских бога, имена которых встречаются еще у римского поэта I в. Лукана: бог дровосеков Езус (Hesus), жертву которому приносили посредством повешения на дереве; бог грома и молнии Таранис (Taranis; у Аполлинера, который следует за Луканом, это богиня), жертвы которому сжигались; наконец, бог Тевтат (Теutates), — жертвы, ему приносимые, топили в воде (В, 29).
О чем полет орлиный говорит?
О том, что та, чьи груди мы запомнили,
Сегодня чародея умертвит.

Пусть за орлом, летящим к солнцу в темени,
Следит тот бог, что покарает нас, —
А мне желанней ворон, что на темени
Сидит во тьме и склевывает глаз.

О черный ворон, прядающий в сторону,
Нашел ли ты холодный свой менгир [24] Менгир — культовый памятник: длинный камень, вертикально врытый в землю. ?
А в тесной яме что желанней ворону,
Чем этот труп гниющий, этот пир?

Мой дом на море, твой на горной тверди, и
Теперь мы разойдемся по домам,
Но прежде, брат, мне поклянись в бессмертии:
Мертв чародей, любовь осталась нам.

Selon la harpe consciente, je dirai
Pourquoi créant, ma triade, tu gesticules
Et si le froid menhir est un dieu figuré,
Le dieu galant qui procréa sans testicules.

Onde douce comme les vaches, j'ai langui
Loin de la mer. Voici le golfe aux embouchures
Et les chênes sacrés qui supportent le gui;
Trois femmes sur la rive qui appellent les parjures.

Au large, les marins font des signes de croix.
Ces baptisés, pareils à des essaims sans ruches
Nageurs près de mourir, folles! devant vous trois,
Ressembleront bientôt au svastica des cruches.

Про всё, что на слуху, я этой арфе вслед
Спою — про вас троих на берегу, про сходство
Менгира с божеством: восстав, глядит на свет
Бог, без тестикулов познавший детородство.

Я от коровьих губ прибоя ослабел,
Как бедра, берега им распахнули устья,
И воткнуты дубы в сухую плоть омел;
Трех жриц на берегу один познать берусь я.

Крестясь, к вам моряки плывут в недобрый час,
Крещеные, они — как дикий рой без улья.
Пловцы скорей умрут, но не достигнут вас,
Их руки над водой, как символы безумья [25] …Их руки над водой, как символы безумья. — Оригинал (Ressembleront bientôt au svastica des cruches) дает возможность прочтения этой строки как зрительной метафоры: руки пловцов сравниваются со свастикой — одним из орнаментальных мотивов средневекового искусства. .