Ринат Валиуллин - Стихи для гурманов 2

На мосту
перед Домом Книги
я читал то, что пишет небо,
ожидание
не провоцирует твоё самолюбие,
если ты никого не ждешь,
а просто без дела стоишь,
оно незаметно.
Так и стоял,
пока не почувствовал боль —
непонятную,
неясную каплю нервов,
но меня никто не трогал,
никто не прикасался,
не брызгался оскорблениями,
я осмотрелся вокруг:
солнце дразнило пеклом,
рядом парочка губы в губы,
парень собирал урожай груди,
а боль всё сильнее —
они встали на мою тень,
я-то думал, что она бесчувственна.

Каждый новый день – как новая женщина –
солнце в одной пижаме
сидит на твоём подоконнике,
курит,
выдыхая ленивые облака прогноза погоды,
которые сменяют один наряд на другой.
– Чтобы сегодня такое надеть?
Чтобы сильным мира при виде меня
захотелось раздеться?

И ты клюнула на эту приманку?
Такая неприступная, уверенная в себе,
брось, выплюнь!
Хочешь, чтобы тобою всё ещё восхищались,
да, это не надоедает,
но превращается в навязчивую идею,
тебе уже сколько?
Вот именно…
Молодость…
Сделай ей ручкой.
Не будет уже того сверхобожания
разве что, не удержавшись
на кончике языка,
сорвётся
и вдребезги
наглая лесть,
чьими-то фарфоровыми зубами.
У тебя вырывают из рук
твоё недавнее великолепие,
и ты огорчилась?
Глядя на молодых, сформированных
сук (так ты называешь их),
у них безусловно преимущество,
ты это знаешь:
уже никогда красивее,
будь умнее.

– Мне кажется, это было ошибкой.
– Вам не понравилось?
– Думаете, я стонала от боли?
От чувства,
и это не было чувством собственного достоинства
– я ощущала себя мишенью,
где тысячи дротиков вонзились в тысячи точек G.
– Так в чём же дело?
– В постели,
давайте заправим её, пока не поздно,
как прелюдию к драме
утомляющих отношений.

Любишь меня?
Зачем?
Давай будем просто дружить,
дружба – она прекрасна,
ни к чему не обязывает,
хочешь – дружи,
хочешь – забери свои игрушки,
ни свадеб, ни родственников,
ни общих врагов в их же лице,
ни общих квартир
они так плохо делятся на два,
ни разводов,
ни любимых детей,
они ещё хуже делятся на два,
ни грязевых оральных потоков,
ни ласковых,

ночи без сахара,
дни без лимона
ни нежности,
ни секса,
ни его отсутствия,
ни утра на кухне,
ни вечера в ресторане
ни радости,
ни печали,
ничего.
Дружба – это то, что сделает нас неуязвимыми.

– Я устала от попыток влюбиться,
не знаю, что с этим делать?
– Отдохнуть от неё,
от любви.
– Понимаю, но как?
– Ненавистью заняться как следует,
по-настоящему,
ревностью,
местью,
в конце концов, блядством.
– Чем?
– Я имею в виду со своими мозгами.
– Пробовала
и любимой быть просто,
тоже наскучило быстро,
всё это не по мне.
– Видимо, ты
создана только любить.

Я утонул сознанием
в травах густых волос,
жадно сбивалось дыхание
под лепестками слов,
я рисовал эскизы,
не зная что делать дальше
с тем, что творилось снизу,
не было в этом фальши,
не говорит и не слышит,
близость – она визуальна,
тактильное стало выше,
чем тронутая ментальность,
я тебя обнял, словно ночь,
она телом день накрыла,
где я любил – там очень,
где только тебя – там сильно.

Позитив обречён,
негатив обезволен
сорок градусов где-то под мышкой,
сколько их тут?
Другая схватила руку,
легла на коврик,
грипп вырос в горле,
грибница – в лёгких,
я съела банку малинового варенья,
жду эффекта,
он не приходит,
вредный,
чихала я на то, что кашляю,
в каждом ангела ровно на дьявола,
дышать тяжело —
это один из них вырывается
упрямо,
микробы —
они всегда атакуют
меня, беззащитную, варёную,
грипп вырастет,
и я его срежу
среди малиновых ягод.

Она заварила кофе,
испачкав им белый фарфор,
села за стол,
отпила,
печенье достала из вазочки,
покрутила в руках –
есть не хотелось,
рядом устроился кот,
с которым она иногда говорила:
коту можно высказать всё.
Они понимали друг друга,
но это утро выдалось молчаливым:
– Что,
трудно одной? –
наконец спросил он её.
– Да,-
тепло провела по нему рукой, —
накопилось капризов.

В 2000-м зашёл в СПбГУ,
купил себе испанский язык,
сварил, нарезал и съел,
теперь им владею,
его азы
мешают часто на родном думать.
Зачем я его съел?
Я – почти русский человек,
вот и говорил бы себе по-татарски,
не смог положить на университет
на государственный.

Дорогая бабушка,
я проснулся,
открыл глаза
и увидел жопу окна —
большая,
бледно-голубая,
холодная,
в пластиковых трусах,
безмозглые мысли
ринулись
голодными крысами жрать мой мозг:
почему мы живём?
Почему не на юге,
где она румяна, тепла и свежа,
где тебе хочется к ней выйти скорее,
гулять с ней,
обнимать,
любить
(не только в постели),
даже они понимают,
насколько здесь всё искусственно,
в краях мерзлоты
радости свидания, дети
был бы повод —
остался бы дома
до наступления лета,
в то время, как кто-то живёт на юге,
некоторые умирают на севере.

Бывает лень и масло намазать на хлеб
и засунуть его в рот,
глотаешь прямо так, не жуя,
лень смотреть на окружающий мир,
кто ещё может быть так скучен,
так надоедлив, так необъятен, так сложен,
так прост,
он всё лезет ко мне,
кажется, виделся с ним
только вчера,
лень слушать радио, но и выключить лень,
оно трепещется, само себя развлекая,
лень складывать стихи в подставки,
они валяются, как диски без упаковки,
и я рядом с ними,
нам легко
без обложек без названий.

– Привет, отвлекаю?
– Да.
– Что делаешь?
– Думаю о тебе.
– Ты серьёзно?
– Да.
– Тогда перезвоню позже.

Кто спёр счастье —
вчера только лежало здесь,
большое, сильное,
мной любовалось,
ласкало,
заставило поверить
в свою простоту,
безупречность,
бескорыстие.
Может, соседка,
что вчера заходила по пустякам,
может, подруга
из зависти
– зря я его с ней познакомила —
сунула
незасовываемое
(пока я ей кофе варила)
под юбку в карман
но явно те,
кому его не хватало,
схватили несмышлёное,
робкое, наивное,
человеческое,
теперь погибнет…
Кто спёр счастье?
Просила же не брать,
сама отдала бы,
когда надоест,
если оно на это способно.