Ринат Валиуллин - Стихи для гурманов 2

Как же я от тебя устала
Думаешь, я не устал?
Может, тогда на море махнём?
Чем?
Как обычно: ты – рукой, а я – самолётом.

Не надо ждать любви —
она не приходит к тем, кто в очередях.

Однажды с неба упал слон –
пять тонн свежего африканского мяса
прямо на голову Мексики,
здесь снег бОльшая редкость,
он упал как снег на голову
посреди улицы.
Утро,
почти никого,
лишь одинокий торговец бананами
сидел и курил в небо,
и тут, неожиданно, – слон!
Он посмотрел на сигарету
текилой своего взгляда:
трава или табак?
Забористая,
надо купить ещё,
от её дыма даже небеса разверзлись,
может, всё же это облако?
Они так похожи на слонов…
Подошёл с опаской, понюхал, потрогал,
нет, слоном пахнет,
скорее всего у него отказали уши.
Пока он звонил продавцу табака,
слон встал, отряхнулся,
хоботом собрал парашют
и ушёл.

«Лучше об этом не думать», – подумал я, —
«лучше о чём-нибудь более приземлённом».
Я вдыхаю взглядом через окно
космос
и выдыхаю ночные звёзды,
темнота пахнет тайной,
темнота всё ещё грациозна,
ветер бреет бакенбарды месяца,
жёлтая люстра ночи
перегорит к утру,
ей запасную лампочку
вкрутят завтра вечером,
мне на спине поливают цветы,
завтра её обязательно
кто-нибудь помассирует своей задницей,
я всё ещё думаю
о том, что не могу заснуть.

Он стоит в красном флаге трусов
на баррикаде сексуальной революции
и требует ласки.
Ему уже около сорока,
а он всё ещё вынужден спать один,
как и многие из тех,
кто пришёл его в этот вечер послушать,
они бы и рады с ним закрутить любовь,
но что-то их держит —
хватит ли им мужества,
достаточно ли булыжников брошено
в их бронированные души,
чтобы они не сомневались,
что «завтра» означало бы «поздно».

Мне надо что-то сегодня сделать,
сегодня или никогда,
завтра,
завтракать уже слишком поздно,
еда полезна,
она ото всюду лезет,
но дела –
им свойственно,
и они стоят,
они нетронуты,
дела откладываются,
как дерьмо
дела – дерьмо
надо из этого выбираться.
Больно,
я не привык страдать,
дайте мне обезболивающего,
страдания развлекают,
если они чужие,
ими забиты программы
и, глотая чай
в тепле,
я могу рассуждать
о том, что кого-то
сейчас трясёт страх землетрясений,
а кого-то сейчас бомбят.
Отламывая печенье,
я смотрю на море крови,
горсти чужого горя
в трусах на диване,
переключая каналы –
ищу комедию,
у меня вырезано сострадание,
бесчувственная глупость
застыла на лице экрана,
что-то сделать сегодня
надо.

Последний этаж весны
без лифа,
без лифта,
без фарта,
без флирта,
ног две полосы
разрезаны сталактитом.

Что ты солнце сегодня повесил
и синее небо,
думаешь этого достаточно?
Люди будут довольны?
Нет, они повзрослели,
этим ты только подсвечиваешь проблемы,
к которым уже привыкли,
нужно нечто более ёмкое,
веское,
чтобы тебя заметили
и сказали:
«Да, это он,
всё от него зависит,
и асфальта море,
и эта бетонная
пальма
с бананами,
и дворец, где живут искусства —
всё,
даже наша жизнь халявная».

Течением реки меня вынесло в преподы,
я и не собирался кому-то что-то давать,
но так получилось,
в итоге меня окружили дети,
мебель казённой квартиры —
стулья да парты,
не приспособленные совсем, чтобы спать,
но некоторым студентам всё же желанное удаётся,
прилипая щекой к лаку,
что мне остаётся только завидовать,
я и сам бы не прочь проспать первую пару,
и вторую,
и третью,
спать на работе всегда по кайфу,
так как рабочий день бесконечен,
одухотворяя стены,
по ним бродит лекция,
голос,
внутренний голос всегда чем-то напуган,
поэтому говорит шёпотом:
«Здравствуйте!»,
подразумевая
«Спокойной ночи».

Ты сделал всё, что смог,
но это уже не имеет значения,
ты высказал всё, что хотел, но хотел всё ещё меня,
ты убил всё, что смертно (молодость и здоровье),
пока тебя убивало всё,
что бессмертно (любовь и ревность),
ты искал смысл,
понимая, что это бессмысленно,
ты понял, что смысл есть только в том,
что ещё не сделал,
ты наказал всё, что заслуживало пощады,
и простил всех, кто требовал наказания,
они требовали, а ты всё прощал,
ты был голоден, пока ты был счастлив,
но наевшись, ты понял, что съел и счастье.

– Где бы вы хотели жить?
– Не где, а с кем.
– Ну тогда с кем?
– Смотря где.

Лучше честно, чем никогда —
я ей так завернул,
она присела
(и приседала так раз двадцать),
пока я её не остановил,
сказал:
– Хватит,
это тебе не поможет.
Её разрисованное капитализмом лицо —
красивое,
пыталось напрячь извилины
и сдалось в конце концов:
– Ты меня любишь, милый?
Милый?
Нет, я избалованный самолюбивый ублюдок,
каждый день ты видишь,
как я принимаю ванны озеро,
причёсываюсь,
прихорашиваюсь,
на тебя ноль внимания,
как будто тебя вовсе не существует
(но никто не любил тебя так, как свет),
как ты могла
так вляпаться,
я же тебя использую
между делом,
целую твои губы, созданные для поцелуев бога,
обнимаю роскошь тела выточенного,
я играюсь
темнотой твоих нервов и вен.
Любил ли я когда-нибудь что-нибудь
сильней, чем себя?
Вряд ли.
Я давно сказать тебе это хотел,
эта правда не лезла мне в пасть,
поздно, нам пора расставаться,
тень.

Сколько раз себе говорил:
не надо строить планов,
но они всё же нагромождаются,
фундамент мечты не выдерживает
их веса и желания,
всё рушится к чертям собачьим
в один прекрасный из самых прекрасных дней
лего каюк,
кубики не вставляются в кубики.
Разочарованный: засуньте себе их в задницу —
туда, где я теперь.
В жопе темно и скучно,
кто бы подсветил фонариком?
Много подручного материала,
но из говна строить не хочется:
опять всё рухнет.
Этот, с фонариком, меня успокаивает:
потихоньку всё образуется,
и к жопе привыкнуть можно.

У меня где-то на губах вертится Новый год
я поздравляю
и слышу примерно такое же: «И ты иди туда же»,
и улыбаюсь в ответ,
как разделанный мандарин,
съешьте меня
под игристое,
оно уже морем в берегах стекла
пенится,
стучит океаном внутри
старый год,
уходя,
бросает: «Пока!»
Корчится,
хлопает дверью,
забывает перчатки,
он вернётся за ними
скоро,
я не хотел бы.