Мухаммед Физули - Лейли и Меджнун

Что не боялись ветра злой угрозы.

Собравши розы, для меня они

Оставили теперь шипы одни.

Пир бытия собою украшая,

Они, приятных, новых яств вкушая,

Отведали и чистого вина,

А мне досталась гуща лишь одна.

Но будет гуща для меня отрадой,

Лишь только б скорбь не стала мне наградой.

О сжалься, кравчий, дай вина скорей,

А выпью чашу - новую налей!

Смотри, не доверяй круговороту

И заглуши вином мою заботу.

Серебряный кувшин ты в руки взял -

Вливай бальзам в мой золотой фиал.

Я одинок, достоин сожаленья,

Будь добрым, дай вина мне в утешенье.

Здесь, на пиру, достаточно забот,

А помощи никто не подает.

О помоги! Тебе не будет стыдно,

А равнодушье будет мне обидно!

Когда не знаешь ты, кто я такой, -

Зулмат, в котором ключ воды живой, -

Вино объявит - я его пьянее,

Огонь объявит - я горю сильнее.

Поможешь мне в лихой моей судьбе -

Бог будет помогать всегда тебе.

Я, как Муса, слыву красноречивым,

И чародеям всем кажусь я дивом,

Я мудрый вавилонский чародей,

И сам Харут не столько знал затей.

Мой разум овладел словесным царством,

Я властвую над этим государством.

Когда начну я пение касыд,

Мой сокол в выси горние летит.

Газель иной раз мне дарит забвенье,

Ей душу придает мое терпенье.

И маснави нередко я пою -

Из моря чистый жемчуг достаю.

На языках людей, любимых мною,

Я сочиняю с легкою душою... [24] Физули писал стихи по-азербайджански, по-персидски и по-арабски.

Исполнен благородства и умел,

Хочу я ныне, как всегда хотел,

Чтоб в эту лавку, полную товаром.

Не заходил мой покупатель даром.

О кравчий, видишь, я изнеможен,

Я горестью жестокой сокрушен!

Твоя рука одна лишь мне поможет,

И кто другой меня утешить может?

Как трудно жить мне! Помоги мне, друг,

Твое вино излечит мой недуг!

Лишь от тебя я жажду исцеленья,

Не уменьшай ко мне благоволенья . . .

. . . Однажды пил я чистое вино -

Мне закружило голову оно.

Весна сменила осень дней нежданно,

Стал сердоликом цвет лица шафранный.

Толпа друзей со мною собралась,-

Веселье, кравчий, звонкострунный саз.

И что, казалось, быть могло бы краше,

Чем до краев наполненные чаши!

Все больше наслаждался я вином,

Все больше возбуждался я вином.

Тот пир казался радостным цветеньем,

Я пел, как соловей, объят томленьем...

Веселье, как вино, лилось рекой,

Утрачен был душевный наш покой.

Раскрылись тайны, что в сердцах таились,

И все слова притворные забылись.

Речистый попугай [25] Попугай на Востоке - символ красноречия. души моей

Стал отражаться в зеркале друзей.

То были люди румского предела,

Весь мир давно их слава облетела.

С глубокой мыслью справились они,

И знанием прославились они.

Все тонкости наук они познали

И жемчуга в беседе рассыпали.

Один из них стал вспоминать стихи,

Произведенья Ахмади, Шейхи.

Другие не жалели восхвалений

Для Джалили и Низами творений.

Известно было им, что у меня

Довольно красноречья и огня.

А так как я пустился хвастать, пьяный,

Они решили вскрыть мои изъяны -

Пустить в меня для пробы стаю стрел,

Чтоб мог я показать, что, я умел.

Сказали: "О владелец кладов тайных,

О взвешиватель слов необычайных!

Иран узнал Меджнуна и Лейли,

А тюрки сказ о них не обрели.

Так изложи дастан тот знаменитый,

И старый сад прекрасный обнови ты!"

Я, отрезвев, уразумел тогда:

Их предложение - душе беда!

В короткий стих вмещу ль все бури страсти?

Сказанье это - целый клад несчастий.

Бедой был начат бедствия разгул,

Конец в ничто навеки потонул.

Лучисто не искрится это зелье,

И в песне этой не блеснет веселье.

Подумать обо всем - мутится ум!

Становишься и мрачен и угрюм.

Будь лик сказанья радостен и светел,

Его вниманьем каждый бы отметил.

Когда б дастан приятен был уму,

Мудрейшие стремились бы к нему.

Сам Низами о том сказал в смятенье,

Когда свое он начал изложенье:

"Приятность, радость - вот орудья слов,

Они дают основу для стихов.

Просторною должна быть площадь слова,

Чтоб вдохновенью гнать коня лихого.

В песках пустынь иль по граниту гор

Как можно слово гнать во весь опор?"

Когда пришлось учителю так трудно,

Что ум ученика измыслит скудный?

Моя задача новая тяжка,

Печальна, неприятна и горька,

Но как спастись от этой мне напасти,

От горя, от беды, от злых несчастий?

Нет, что там извиняться без конца!

Пора начать в надежде на творца!

Здесь нужен ум, высокий и правдивый,

И стих, понятный людям и красивый.

В печальном буду странствовать краю,

Со мной разделит кто судьбу мою?

Лишь тот, кто много претерпел страданий,

Был стоек на дороге испытаний. -

Того я в спутники себе возьму, -

А неженка в дороге ни к чему.

Я в дальний путь коня седлать не буду -

С моим пером проникну я повсюду.

А ясный, увлекательный рассказ,

Изящный слог - мой путевой запас.

Итак, скорей в дорогу без печали,

И терпеливо одолеем дали.

А ты, судьба, неверною не будь

И хоть на краткий срок нас не забудь.

Садовник сада повестей нетленных,

Гранивший камни сказок драгоценных,

Бросая розы мысли на луга,

Слова нанизывая - жемчуга,

Так тонкость мысли показал чеканной,

Изящество работы филигранной.

В стране арабов жил достойный муж,

Сиявший в стане благородных душ.

Всех превзошел он доблестных и честных

И был главою всех племен окрестных.

Его любили Басра и Багдад,

Любой араб служить ему был рад.

Но он душой отверг покоя бремя

И по пустыне странствовал все время,

И ставил, что ни день, в кочевье скор,

У нового источника шатер.

Среди отрадных этих путешествий

Он слышал отовсюду гул приветствий.

И мускусный [26] То есть черный мускус в восточной поэзии употребляется, во-первых, как синоним благоухания, а во-вторых, как синоним черного цвета. шатер любил народ,

Как ночь судьбы [27] Ночь судьбы - то же, что "великая ночь" (см. примечание 18). , что радость всем несет.

Пускай в степи песок и камень жалкий,

Но ступит шейх - и расцветут фиалки.

Когда тюльпанный цвет горел кругом,

Его шатер тюльпанным был клеймом [28] "Клеймо тюльпана" - черное пятно на дне чашечки цветка тюльпана. В восточной поэзии - символ горя. .

Всего избыток у него великий,

И только нет наследника владыке.

Когда его погубит небосвод,

Кто от него наследство переймет?