Коллектив авторов - Поляна №3 (5), август 2013

– Хорошо живут?

– Нормально. Ни в рай, ни в муку, а на среднюю руку. Правнучка смастерили, чо…

– А что этот… бывший, Артемка?

– Бывший-то?.. Говорят, перегорел в конец. Землю год как парит. Да… об ем уж собаки не лают, ага?..

– Сколько вашему правнуку? – спросил я.

– Полтора, чо?.. А твоя-то доча, Зинаида, когда рожает?

– Должна через неделю. Но родит или сегодня, или завтра, – спокойно ответила Зинаида Васильевна.

– Да ну! – воскликнул я. – Так вы ей позвоните, узнайте, как там дела.

– А чего звонить-то… Еще не родила.

– Откуда вы знаете?

– Чувствую.

– Ну и ну!

– Правильно, – сказал Петр Петрович. – Чего раньше срока икру метать, ага?.. Онна! Подъезжаем к дацану.

В слегка припорошенном сладким снегом дацане было тихо. Пахло подмороженными мочеными яблоками и березовым дымком. У ворот нас встретила бригада местных собак. Штук десять очень упитанных и очень похожих друг на друга шавок. Их дизайн колебался от карликовых пони до длинношерстных поросят. Они деловито и молча поставили нам на грудь, спину и плечи свои лапы, стараясь лизнуть в лицо. Скидывать их было бесполезно. У собак был радостно-покровительственно-торжественный вид президентов, вручающих вам государственную награду. От розовых языков шел голубоватый парок. Обвешанные любвеобильными псами, мы двинулись внутрь монастыря.

В жизни я такое видел в первый раз. По сути дацан – нормальная русская деревня. Бревенчатые избы с разноцветными резными наличниками.

В них живут ламы. Серые дровяники из горбыля с рубероидными крышами. Правда, заборов нет. И рядом разноцветные буддийские храмы с летящими китайскими крышами. Где я? Бритый лама в оранжевом халате и валенках колол дрова около своей избы и мурлыкал что-то из Юрия Антонова.

Дом ламы Этигэлова, конечно, был закрыт. Его открывают восемь раз в году, по важным буддийским праздникам.

– Жалко, – сказал я.

– Да… Баловство это все, ага? – махнул рукой Петр Петрович. – Ты ж в буддизьм-то не веришь, чо… А от праздного-то куража к ламе стучаться – грех. Был тут, говорят, один то ли маршал, то ли генерал, шишка, чо… Приехал и говорит: пустите меня к ламе и все. Ему: нельзя. А он: пустите, орет, ага? А то, говорит, я кому надо в Кремле-то за зубцами скажу – вас вообще прикроют. Два метра кабан, рожа – как мои семь. Да еще при наградном «Макарове». Да еще и выпимши, заполошный. Ну, пустили, куда его девать, чо. Он зашел, на ламу глянул – и аккуратно в обморок. Затылком об пол. Звону было, ага?!. В себя пришел через час – дрожит, как дитя, глазами хлопает. Простите, говорит, больше не буду. Вот таким вот самым образом. Наградил лама шишку разумом… Вон – гляди… – Перт Петрович пальцем в листок бумаги на доске объявлений у храма. – Сегодня у ламы температура в области виска – 22°, ага?.. Потеплел, чо… В прошлый раз, месяц тому, 17 было, ага? Пойдем в храм зайдем.

В храме с дощатыми избяными полами только что кончилась служба. Ярко раскрашенные благостные будды улыбались собственным мыслям. Пахло хвойными благовониями и мытым полом. В углу за столом сидел лама, похожий на актера Яншина. Только лысый и в очках. Голосом Яншина лама мяукнул:

– Пожертвовать не желаете? Упомянуты будете в молитвах о счастливом перерождении.

– Желаем, – сказала Зинаида Васильевна.

– А что не пожертвовать-то, ага? – сказал Петр Петрович.

– Сколько, – спросил я.

– Сколько хотите, – почесал темя Яншин и спросил меня: – Ваше имя?

– Владимир.

– Сколько членов семьи?

– Три.

– Сколько жертвуете?

Я дал триста рублей.

– Петр. Семнадцать человек, чо, – сказал Петр Петрович и дал сотню.

– Ваше имя? – поправил очки лама в сторону Зинаиды Васильевны.

– Зинаида.

– Сколько членов семьи?

– Пока два.

Лама шмыгнул носом, внимательно посмотрел на Зинаиду Васильевну и, почесав переносицу, сказал:

– Пишем три.

Зинаида Васильевна дала триста и сказала:

– Ну вот, часа три осталось.

– До Байкала? – переспросил я.

– До внука, – поправила меня Зинаида Васильевна.

При выходе из храма мы услышали что-то напоминающее торжественный барабанный бой. Псы разлеглись на деревянном настиле и приветствовали нас дружным битьем хвостов о настил.

Увешанные радушными дацанскими собаками, мы дошли до машины и поехали на Байкал.

– Советую прикорнуть, – приказал нам Петр Петрович. И мы прикорнули. Мне приснилось, что я стою у «Башки» и почему-то жду назначившую мне свидание собаку. А «Башка» мне говорит: «Девушку не желаете?» Я отвечаю: «Отчего не желать?» А сам с ужасом думаю: «Чего ж я такое говорю-то?» А «Башка»: «Сегодня девушек нет. Только омуль, ага?» Я с облегчением думаю: «Слава Богу!» Тут подходит собака, одна из дацанских, такая рыжая с белым пятном на носу, кладет мне лапы на грудь и говорит: «Я твой четвертый член семьи. Дай пожрать». Лизнула меня в лицо и добавила: «А дубленку мне не покупай. Я сама себе дубленка».

«Подъезжаем, чо!» – услышал я голос Петра Петровича и проснулся.

Машина остановилась у забора турбазы. Мы пошли вдоль каких-то бесконечных вихляющих заборов. Солнце то выходило из-за туч, ослепляя нас, то заходило, и тогда казалось, что все вокруг снято на черно-белую пленку. На одном из поворотов я услышал гул.

– Байкал, – сказал Петр Петрович. Впервые в его голосе я услышал что-то напоминающее почтение. – Не зальдился еще. Дышит Батя.

Забор кончился, и перед нами открылся Байкал. Он властно ревел и неторопливо клубился сплавом свинца и ртути. Выглянуло солнце, и Байкал весь осветился жемчужными молниями. Дул пронзительный ветер, наверное, тот самый баргузин. Глаза слезились, и в слезах озеро словно бы набухало радужными изводами. Я почувствовал что-то особенное. Беспричинное, большое и настоящее. Скорее всего это было счастье. Счастье, что бывает же на свете такое. Такая мощь. И что она – наша, родная, а значит – и моя тоже.

Я посмотрел на Петра Петровича. Он испытывал те же чувства, только они ему были привычнее, и выглядел он как-то особенно мудро. Я оглянулся назад, на Зинаиду Васильевну. Она стояла у сосны метрах в десяти и, прикрывая свободное ухо рукой, смеясь и плача, говорила по мобильному. Поймав мой взгляд, она оторвалась от телефона и крикнула нам, стараясь перекричать Байкал.

Я услышал пунктиром:

– …полчаса назад… три шестьсот… порядке…

– А чо! Нормально, ага? – сказал Петр Петрович и сердито почесал глаза.

А Байкал все ревел, ворочая своими живыми мыслящими каменоломнями и дул льдистый баргузин, сипло и удивленно присвистывая в соснах. И солнце то являлось волшебными праздничными вспышками, то исчезало, делая мир серьезным и суровым. И это была настоящая жизнь.

Вернулись мы с Байкала вечером. Отметили, конечно, рождение внука – Васятки – в каком-то ресторанчике недалеко от «Башки». Подсвеченная «Башка», казалось, смотрела уже не так сурово, а даже как-то всепрощающе.