Елена Фанайлова - Лена и люди

восемь душ поднялись с асфальта
когда я упала
посреди Тверской, посреди столицы
на закате раннего марта

восемь душ собрались в сердечную линзу
которая плавилась и горела
и сияла как Леонардо
на Тверской напротив Почтамта
спиною к Кремлю

…Я ездила с одним таким
по черным улицам Москвы
была жара, и был закрытый черный лимузин
он был одетый как бандит,
потом слегка полураздет
он клал мне руку на живот
и говорил: ха-ха

на плечи мне слетал орел
и грудь мою когтил
народ смотрел на наш роман,
как будто мы народ

потом мы шли в подземный зал,
где каменные зеркала,
где бил фонтан, и он сидел
и пил и брал на понт
и расставался так легко
и что-то говорил

и у него был пятачок,
как бы Татьянин сон

и я отправила его
на фронт, на фронт

В Гранаде
В широкой и белой оправе
Течет осенью мелкая речка
Переступи ногою

Через белые улицы
Ходят мёртвые люди С
реди них Гарсиа Лорка
Который любил этот город
Который его убил

Альгамбра
Выглядит как колумбарий
Американский
(Возможно, из-за открытой эстрады
Семидесятых годов двадцатого века)
Памятник мёртвым поэтам
И ебнутым падишахам

Которые думали, что они дома
Отдыхали
Правили
Выносили судебные решенья

Это чужой, мёртвый город
Хуже живого загаженного Колизея
(Двадцать лет назад
Римляне еще ходили туда по нужде,
Теперь там выставка Nike’a
Фотографий спортсменов
Олимпийцев)

Бежевый свет
Сухие крылья животных
См-ть не уходит,
Но и ничего не значит

В Гранаду, в Гранаду,
Где похоронены Фердинанд и Изабелла,
Которые послали Колумба в море
И выгнали из страны евреев,
Надо ехать за черными кружевами
Искусственного шелка

В Кордову
Надо ехать за кожей
Привезенной из Танжера, точнее, из Феса,
За черными кружевами
За мелкими зеркалами
В голубых, красных и коричневых оправах
Составленных из мелких мозаичных кусочков
Они висят в лавках на тесных улицах белого центра
Под белым солнцем
Не знающим тени

В тени, в патио университета,
Философского и филологического факультетов,
Под голубыми и белыми изразцами
Сидят опоздавшие студенты,
Читают Ортегу.
Честное слово.

В дормиториях Кордовы
Так же прохладно,
Как 500 лет назад,
И так же сталкиваешься, выходя,
Со статуей Маймонида,
А через четыреста метров —
Со статуей Сенеки,
Уроженца этого города.

В Кордове в мелких лужицах
В зеркальцах заднего вида
Лежат перья голубей,
Но почему-то не видно помёта.
Как будто это перья ангелов,
Которые, как известно, не срут.
Маленькие воздушные лужицы,
Фотографии 9 на 12
Над всей Испанией безоблачного неба

Цыганки Кордовы
Ужасно вульгарны.
То ли дело цыганки Гранады,
Говорящие о любви на всех языках,
Протягивающие туристу веточки мирта.

В Танжер
Надо ехать за кожей и коврами.
Там на тебя посмотрят
Глазами убийцы
И брезгливая старая мусульманка
В сером плаще с капюшоном —
Там все так ходят —
От жары, как испанские монахи,
Отодвинет двумя пальцами с пути
Английскую туристку в шортах
И пойдет по узкой улице, где нельзя разойтись двоим,
Нельзя разойтись двоим, моя радость,
Там рамадан, моя радость, нельзя курить,
И мальчишка
Лет двенадцати скажет ужасное замечанье
Типа « рака » датским двадцатилетним девкам,
И они потушат о камни.

И его товарищи
Будут приставать к европейцам:
Купите! Купите! В Испании нету такой туалетной бумаги!
Нету мелочи? Так мы разменяем!
До самого парома

Белый безжалостный свет
Пола Боулза, нож под лопатку
Ненависть чистая, словно спирт,
Но они не употребляют
До захода солнца

В Малаге в соборе
Кукольный театр Страстей Христовых
И Его Святых: черные мультипликационные фигурки:
Св. Франциск, Св. Игнацио и другие.
Картина казни Павла: усекновение главы:
Посередине площади – кровища
Растерянный меченосец-палач
Голова святого в полете окружена сияньем
И Христос, пока незримый для многих
Очевидцев казни,
Крепко стоит, как тореадор, на жилистых мужеских ногах.
Живописец
Дал нам Его наблюдать возле столба, к которому ныне
Привязано безголовое, обезглавленное тело.

Такое наивное садомазо.

Малага, детская родина животной пластики Пикассо,
Мы поднялись на гору, где твоя кастилья,
Видели порт и маленькие фигурки тореадоров
В раме цирка, на арене,
Они готовились к последней в сезоне корриде,
Были видны как на ладони.
И море, море.
Двое студентов, девочка и мальчик,
Рисовали пальмы, карандашные наброски,
Сидя на обрыве, свесив ноги.
Мы спускались вниз на автобусе тридцатого маршрута,
Задыхаясь.

Конечно, отсюда надо бежать
В Толедо, в Мадрид, в Париж.

В Севилье
Туриста везут на площадь Испании,
Похожую на все самые прекрасные площади Европы.
Слишком много торговцев и попрошаек.

В Севильском соборе,
Четвертом по величию в католическом мире,
Показывают могилу Колумба.
Недавняя генетическая экспертиза
Подтвердила, что некая часть его тела
Действительно находится здесь.

Потом мы катались на лодке.
Видели здание инквизиции,
Где я работала в одной из прошлых жизней,
Когда была мужчиной и монахом.
И еще я узнала – но это в Кордовской мечети,
Трижды перестроеной в католический храм, —
Пологий и длинный подъем на купол, без ступеней.
Так обычно строили мусульмане.
Во сне я видела свои мужские сандалии и подол рясы.
Похоронен я был где-то на севере страны,
Вероятно, в Толедо

Потом мы видели табачную фабрику Кармен,
Похожую на казармы Хозе.
Ныне здесь университетская библиотека.
Мериме изучил этнографию и топографию:
Куда они ходили, каким маршрутом,
Крутили бедрами, крутили сигары на бедрах,
Потом написал свою хронику нравов,
Как Достоевский.

В день возвращенья в Россию
Мне позвонила подруга
И рассказала:
Другую нашу подругу зарезал сожитель.
Она его более не хотела.
Точнее, ее мать сломала ногу
И требовала повышенного внимания.
А он тоже требовал.
На двоих ее не хватало.

Он вернулся с приготовленной заточкой.
Она почему-то ему открыла.
За́ день рассказывала соседке:
Снится мне сон, что я падаю в пропасть.
Тридцать ударов нашли на ее теле.
Она осталась там, где сидела,
В луже крови
На кухне.
Голова еле держалась на позвоночном столбе.
Но сияния вокруг не наблюдали
Те, кто делали запись в протоколе,
И не заметили в помещении никого постороннего
С усталым лицом русского крестьянина.