Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

Я видел дочь Керима Камчат —
горда и красива она,
бобровая шапка ее — почти
как брови ее, черна.
Подобно лисице алтайских гор,
движенья она полна,
и рядом с нею трудно стоять:
так хороша она.
Я, как орел, налетев с небес,
унес бы ее с холма,
когда б на мгновенье лицо любви
ко мне обратила она.

Я так скачу по тебе, мой край,
что на щиколотках моих
не успевает осесть песок
летних степей твоих.
Белые щуки во тьме озер —
скольких я доставал!
Смолоду здорово я удил,
промаху не давал.
Сидя с домброю перед тобой,
может быть, я неказист,
зато я прекрасен своей душой
и сердцем красив и чист.
Сравнимы ли красота лица
и красота души?
Подумай об этом сама, Камчат,
и это сама реши.
Не блекнут ли, один за другим,
весенние цветы,
не сходят ли, как румяна, с лица
признаки красоты,
и не теряет ли прелесть степь,
когда угасает день
и покрывает ее траву
облако темноты?

Эти примеры жизни самой
не зря вспоминаю я.
Будешь ли думать о них иль нет —
воля на то твоя.
Но когда возникает желанье петь —
кружится голова
и не могу я держать во рту
огненные слова.
Девушка вздохнула.

С почтительностью сына
за всё благодарю,
как мать свою родную,
родную Сырдарью.

Самим великим Гейне
любимый Рейн воспет,
а я, река казахов,
твой собственный поэт.

Немало у Тараса
днепровских есть стихов.
Бродил когда-то Пушкин
у невских берегов.

А я свое уменье
и помыслы свои
дарю текучим водам
прекрасной Сырдарьи.

Ты — мать всего народа,
моя родная мать.
Так как же мне сегодня
тебя не воспевать?

От старости бессильной
еще ты далека,
в твоей груди струится
избыток молока.

К тебе вернулся снова
твой сын немолодой,
и вот опять, как в детстве,
ты лоб целуешь мой.

Опять, как в зыбке детства,
меж делом, невзначай,
меня на волнах зыбких
тихонько покачай!

Ты знаешь ли работу
могучего Днепра?
Тебе его примеру
последовать пора.

Ты степи по-днепровски
огнями озари,
пускай над нами блещут
созвездья Сырдарьи!

И я победной песней
прославлю подвиг твой,
как некий новый Гейне,
рожденный Сырдарьей.

Дорогой жизни долго я шагал
и вот уже почтенным мужем стал.
Вдали, вдали, меж гор и средь степей,
остались годы юности моей.

Есть у казахов старый разговор,
что, дескать, время действует, как вор,
и каждый месяц или каждый год
то то, то это у тебя крадет.

Ход времени, желая честным быть,
я не могу и не хочу хулить.
Я этих слов не стану повторять —
несправедливо время упрекать.

Ты, моего не погасив огня,
взяло стихи и песни у меня,
но их отнюдь не бросило во мгле,
а подарило людям и земле.

Пусть у меня пробилась седина —
зато листва деревьев зелена.
И есть цветенье юности моей
в цветении предгорий и степей.

Теченье лет, что прожил человек,
повторено теченьем новых рек,
волненье мысли яростной моей
есть в волнах нами созданных морей.

Земля моя! Железо и цветы!
Я постарел — помолодела ты.
Но молодость ушедшую свою,
Республика, в тебе я узнаю.

Мы в город, едва различимый вдали,
шагая с трудом, наконец-то вошли,
как словно бы тот сирота-верблюжонок,
что еле плетется в дорожной пыли.

Нестройно по теплым с утра мостовым
мы шли босиком за вожатым своим,
прохожие сразу же нас понимали
по грязным рубахам и шапкам худым.

В том доме, куда привели сорванцов,
ютилось немало таких же мальцов,
и вскоре уже на дворе мы шумели,
все в белых рубашках, как стайка птенцов.

Я в первый же день, беззащитен и мал,
впервые лицо Ильича увидал,
почувствовал в нем доброту и защиту
и сразу сильней и уверенней стал.

Он прямо глядел на меня, как живой,
дыша теплотой и светясь добротой.
И, солнцем улыбки его согреваясь,
забыл я, что был до сих пор сиротой.

Два тюка на верблюде,
путь дымится песком.
Едет девушка в люди,
в незнакомый ей дом.

Едет, бедная, грустно,
мысли душу когтят,
слезы — крупные бусы —
на ресницах блестят.

«Ах, невеста-бедняжка,
видно, ей тяжело!..
Не воротится пташка
под родное крыло».

Много праздных советов
раздается в пути:
«От дороги от этой
никому не уйти…»

Все ее по дороге
утешают кругом:
«Будешь жить без тревоги
за таким богачом!»

Но она в огорченье
слезы льет второпях,—
что ей в тех утешеньях,
что ей в этих словах?

Что ей скот и халаты,
если страшен навек
тот чужой, бородатый,
дряхлый тот человек?!

Полвека я не без труда
уже прошел путем крутым,
но для народа навсегда
хочу остаться молодым.

Пускай приметна седина —
примет я этих не боюсь:
ведь для тебя, моя страна,
я только сыном остаюсь.

И твердо знаю, что и впредь,
крепя союз безмолвный наш,
ты не позволишь мне стареть,
душой погаснуть мне не дашь.

Я у тебя еще в долгу.
Служить тебе я жизнью рад.
Быть лежебокой не могу,
хоть мне уже и пятьдесят.

Пусть не иссякнут никогда
любовь и труд — всё, чем горжусь.
Я, словно мальчик, сквозь года
к тебе, как к матери, тянусь.

Когда еще был я мальчишкой вихрастым,
любви и поэзии вовсе не знал,
дыша учащенно и радостно, часто
верхом по степи я, как ветер, скакал.

Однажды в ту пору, в то давнее время,
костер я увидел в родимых краях
и вдруг услыхал, придержав свое стремя,
как пел о любви седовласый казах.

Откуда пришла, появилась откуда
ты, русская песня, в безбрежье степей?
Письмо русской девушки — это ль не чудо!
поет по-казахски степной соловей.