Борис Слуцкий - Стихи

Лошади едят овес и сено! Ложь! Зимой 33-го года Я жил на тощей, как жердь, Украине. Лошади ели сначала солому, Потому - худые соломенные крыши, Потом их гнали в Харьков на свалку. Я лично видел своими глазами Суровых, серьезных, почти что важных Гнедых, караковых и буланых, Молча, неспешно бродивших по свалке. Они ходили, потом стояли, А после падали и долго лежали, Умирали лошади не сразу... Лошади едят овес и сено! Нет! Неверно! Ложь, пропаганда. Все - пропаганда. Весь мир - пропаганда.

БОЛЕЗНЬ

Досрочная ранняя старость, Похожая на пораженье, А кроме того - на усталость. А также - на отраженье Лица

в сероватой луже, В измытой водице ванной: Все звуки становятся глуше, Все краски темнеют и вянут.

Куриные вялые крылья Мотаются за спиною. Все роли мои - вторые! Являются передо мною.

Мелькают, а мне - не стыдно. А мне - все равно, все едино. И слышно, как волосы стынут И застывают в седины.

Я выдохся. Я - как город, Открывший врагу ворота. А был я - юный и гордый Солдат своего народа.

Теперь я лежу на диване. Теперь я хожу на вдуванья. А мне - приказы давали. Потом - ордена давали.

Все, как ладонью, прикрыто Сплошной головною болью Разбито мое корыто. Сижу у него сам с собою. Так вот она, середина Жизни. Возраст успеха. А мне - все равно. Все едино. А мне - наплевать. Не к спеху.

Забыл, как спускаться с лестниц. Не открываю ставен. Как в комнате, Я в болезни Кровать и стол поставил. И ходят в квартиру нашу Дамы второго разряда, И я сочиняю кашу Из пшенного концентрата. И я не читаю газеты, А книги - до середины. Но мне наплевать на это. Мне все равно. Все едино.

М.В. КУЛЬЧИЦКИЙ

Одни верны России

потому-то, Другие же верны ей

оттого-то, А он - не думал, как и почему. Она - его поденная работа. Она - его хорошая минута. Она была отечеством ему.

Его кормили.

Но кормили - плохо. Его хвалили.

Но хвалили - тихо. Ему давали славу.

Но - едва. Но с первого мальчишеского вздоха До смертного

обдуманного

крика Поэт искал

не славу,

а слова.

Слова, слова.

Он знал одну награду: В том,

чтоб словами своего народа Великое и новое назвать. Есть кони для войны

и для парада. В литературе

тоже есть породы. Поэтому я думаю:

не надо Об этой смерти слишком горевать.

Я не жалею, что его убили. Жалею, что его убили рано. Не в третьей мировой,

а во второй. Рожденный пасть

на скалы океана, Он занесен континентальной пылью И хмуро спит

в своей глуши степной.

x x x

Уменья нет сослаться на болезнь, Таланту нет не оказаться дома. Приходится, перекрестившись, лезть В такую грязь, где не бывать другому.

Как ни посмотришь, сказано умно Ошибок мало, а достоинств много. А с точки зренья господа-то бога?

Господь, он скажет: "Все равно говно!"

Господ не любит умных и ученых, Предпочитает тихих дураков, Не уважает новообращенных И с любопытством чтит еретиков.

ФИЗИКИ И ЛИРИКИ

Что-то физики в почете. Что-то лирики в загоне. Дело не в сухом расчете, Дело в мировом законе.

Значит, что-то не раскрыли Мы,

что следовало нам бы! Значит, слабенькие крылья Наши сладенькие ямбы,

И в пегасовом полете Не взлетают наши кони... То-то физики в почете, То-то лирики в загоне.

Это самоочевидно. Спорить просто бесполезно. Так что даже не обидно, А скорее интересно Наблюдать, как, словно пена, Опадают наши рифмы И величие

степенно Отступает в логарифмы.

x x x

Подумайте, что звали высшей мерой Лет двадцать или двадцать пять подряд. Добро? Любовь? Нет. Свет рассвета серый И звук расстрела. Мы будем мерить выше этой высшей, А мера будет лучше и верней. А для зари, над городом нависшей, Употребленье лучшее найдем.

x x x

Двадцатые годы, когда все были Двадцатилетними, молодыми, Скрылись в хронологическом дыме.

В тридцатые годы все повзрослели Те, которые уцелели.

Потом настали сороковые. Всех уцелевших на фронт послали,

Белы снега над ними постлали.

Кое-кто остался все же, Кое-кто пережил лихолетье.

В пятидесятых годах столетья, Самых лучших, мы отдохнули. Спины отчасти разогнули, Головы подняли отчасти.

Не знали, что это и есть счастье, Были нервны и недовольны, По временам вспоминали войны И то, что было перед войною.

Мы сравнивали это с новизною, Ища в старине доходы и льготы. Не зная, что в будущем, как в засаде, Нас ждут в нетерпении и досаде Грозные шестидесятые годы.

x x x

Начинается длинная, как мировая война, Начинается гордая, как лебединая стая, Начинается темная, словно кхмерские письмена, Как письмо от родителей, ясная и простая Деятельность.

В школе это не учат, В книгах об этом не пишут, Этим только мучат, Этим только дышат: Стихами.

Гул, возникший в двенадцать и даже в одиннадцать лет, Не стихает, не смолкает, не умолкает. Ты - актер. На тебя взят бессрочный билет. Публика целую жизнь не отпускает Со сцены.

Ты - строитель. Ты выстроишь - люди живут И клянут, обнаружив твои недоделки. Ты - шарманщик. Из окон тебя позовут, И крути и крутись, словно рыжая белка В колесе.

Из профессии этой, как с должности председателя КГБ Много десятилетий не уходили живыми. Ты - труба. И судьба исполняет свое на тебе. На важнейших событьях ты ставишь фамилию, имя, А потом тебя забывают.

x x x

Счастье - это круг. И человек Медленно, как часовая стрелка, Движется к концу, то есть к началу, Движется по кругу, то есть в детство, В розовую лысину младенца, В резвую дошкольную проворность, В доброту, веселость, даже глупость.

А несчастье - это острый угол. Часовая стрелка - стоп на месте! А минутная - спеши сомкнуться, Загоняя человека в угол.

Вместо поздней лысины несчастье Выбирает ранние седины И тихонько ковыряет дырки В поясе - одну, другую, Третью, ничего не ожидая, Зная все. Несчастье - это знанье.

x x x

Усталость проходит за воскресенье, Только не вся. Кусок остается. Он проходит за летний отпуск. Только не весь. Остается кусочек. Старость шьет из этих кусков Большое лоскутное одеяло, Которое светит, но не греет.

Скорее рано, чем поздно, придется Закутаться в него с головою. Уволиться, как говорится, вчистую. Без пенсии, но с деревянным мундиром. Уехать верхом на двух лопатах В общеизвестный дом инвалидов, Стоящий, вернее сказать, лежащий Ровно в метре от беспокойства, От утомления, труда, заботы И всяких прочих синонимов жизни.

КЛЮЧ

У меня была комната с отдельным ходом, Я был холост и жил один. Всякий раз, как была охота, В эту комнату знакомых водил.

Мои товарищи жили с тещами И с женами, похожими на этих тещ, Слишком толстыми, слишком тощими, Усталыми, привычными, как дождь.

Каждый год старея на год, Рожая детей (сыновей, дочерей), Жены становились символами тягот, Статуями нехваток и очередей.

Мои товарищи любили жен. Они вопрошали все чаще и чаще: - Чего ты не женишься? Эх ты, пижон! Что ты понимаешь в семейном счастье?