Омар Хайям - Другой Хайям

Но с кем все это происходит и для чего? Исчерпывая жизнь, мы узнаем то, что лежит в сухом остатке, мы постигаем, с кем происходят все эти метаморфозы, весьма напоминающие процесс дистилляции или очищения. Жизнь и смерть формируют каждый момент нашего существования. Эта истина вполне понятна телу, состоящему из постоянно отмирающих клеток, которые выполняют свои функции и передают эстафету дальше. Телу известна цель собственного существования. Но трусливому уму невыносима даже мысль о смерти, он и мгновения не может обойтись без рассуждений, стремясь ими заполнить любую ментальную пустоту. Если мы не научимся прислушиваться к голосу смерти, сделав ее своим советником уже сейчас, при жизни, то ничему не научимся и после смерти. К этому можно прийти, постигая мудрость тела, мудрость нашего покрова (см. главы «Слоистый пирог времени» и «Интеллект и сердце»).

Есть только одно я, несотворенное, невозникшее, неизбывное, ничего не составляющее, никем и ничем не составленное, самосущее и превосходящее пространственно-временной континуум. Иллюзия существования многих различных я связана с феноменом отражения одного и того же Свидетеля на разных планах бытия. Небытие – тоже креатура я , которое для постижения своей природы нуждается в принципиально ИНОМ – в не-я . Таким образом, я создает для самого себя нечто вроде виртуальных границ, которые ему необходимы для конкретизации своего бытия и самопознания. Я пребывает внутри любого осознающего себя существа, и одновременно вовне. Самосознание подразумевает способность видеть себя, хотя бы до некоторой степени, со стороны. Соответственно, я , как наблюдатель и свидетель собственного бытия, по необходимости является посторонним своему существованию.

Я – враг и спаситель, препятствие и цель человека, я – это каждый из нас и одновременно все мы вместе взятые. Некоторые высшие восприятия становятся доступными индивиду только в результате гармоничного сочетания с другими, когда несколько разрозненных я образуют одно единое целое (многие мистики для того и объединяются в группы, чтобы пережить подобные состояния). Все вышесказанное, и много больше того, выражено в таком катрене:

Суфийский персонаж Мулла Насреддин, касаясь той же проблемы разобщенности между людьми и внутри отдельно взятого человека, проиллюстрировал сосуществование в нашем сознании, по крайней мере, двух я – культурного (обусловленного) и подлинного (экзистенциального), которые используют принципиально разные системы самоидентификации. Эти я , как известно, часто не понимают друг друга и вступают в конфликт:

Насреддин пришел в банк и попросил кассира обналичить чек. «Не могли бы вы подтвердить свою личность?» – попросил кассир. «Да, конечно!» – ответил Насреддин. Вытащив из кармана маленькое зеркальце, он вгляделся в него и сказал: «Все в порядке, это я!».

А теперь рассмотрим ключевые идеи и аллегории, которые Хайям бросает в тигель поэтического воображения для их дальнейшей алхимической трансформации в чистое понимание.

Интеллект оперирует логическими категориями, его функция – интерпретировать, сопоставлять и обобщать, в русле заданной системы координат, «показания» обычных чувств. В этом качестве он, при всех своих достоинствах, не может служить инструментом для изучения высшей реальности. А вот сердце , соответственно подготовленное, способно стать таким инструментом. Оно, выражаясь языком вышеприведенного катрена, как раз-то и является правильной почвой для возделывания.

Подобно винограду, который превращает солнечный свет в сахарную сладость, сердце может трансформировать тонкие и обычно не воспринимаемые энергии в осязаемые качества и способности преображенной личности. Для суфия, как и для других мистиков, сердце – сверхчувствительный орган восприятия, условно связанный с физическим сердцем. Вообще, суфийская метафизическая психология телесно ориентирована. Считается, что именно тело, как физический двойник души, содержит в себе ключи к необходимому прорыву сознания в высшие сферы. В самой терминологии суфийской системы можно проследить связь между духовными реалиями и их физическими эквивалентами.

Сердце постоянно охотится за светом, чтобы отразить и запечатлеть в себе, подобно фотокамере, образы божественного присутствия. Эти «снимки» предъявляются затем сознанию в виде непроявленных впечатлений, для того чтобы оно могло их осознать («проявить»). Если, однако, зеркало сердца покрыто ржавчиной вещизма (привязанности к вторичному), или сознание не сонастроено с реальностью сердца, бытие воспринимается человеком фрагментарно или искаженно. Сознание в результате получает картину, внушающую либо сентиментальное очарование миром, либо страх и ужас перед ним. Первым недугом страдают самоупоенные, невежественные почитатели «прекрасного», энтузиасты квазиэзотерических культов, вторым – депрессивные натуры, психика которых представляет собой особо благодатную почву для религиозного фанатизма и всевозможных мрачных одержимостей, вроде теорий мирового заговора.

Подводя итог, можно сказать, что сердце обладает способностью воспринимать архетипические образы бытия, проникающие с высших уровней существования, а также преодолевать пространство, и время, постигая мир как целое. Но для этого оно должно очиститься, стать, по сути, пустым сосудом, чтобы наполниться духовным содержанием.