Валерий Кузьмин - В облаках ангел смотрит на всех… (сборник)

Медведь однажды спьяну иль с угару,
Забрел в Сахару,
Кругом песок, жара и нет воды,
Он обалдел, встал на дыбы,
Завыл с бессилья,
Хоть и был силен,
Взмолился: Господи,
Не буду больше пить,
И был прощен.
Враз перед ним – зеленая поляна,
Ручей журчит, прохлада, видно рай,
Медведь от радости забился, забывая,
Что обещал, да и хватил чрез край,
А как очнулся – он опять в пустыне,
Опять сушняк и сердце из груди,
Так вот и шляется в пустыне и поныне,
Не знает, как и в чем себя найти,
И как-то, повстречав в пути верблюда,
Спросил: «Горбатый, далеко ль леса?»
Горбатый: «Не встречалися покуда,
Да не видал с рожденья никогда».
Взревел медведь: «Мне тут теперь до
гроба,
Я ж не верблюд и я хочу попить».
А сверху Бог: «Теперь твоя дорога
Всю чашу алкоголика испить».
Медведь услышал приговор христовый,
Отрыл в песке поглубже упокой,
Залег туда, но был уже не новый,
Он старой наградил себя судьбой.

Мораль: Хоть пьющий на надежду
уповает,
Но господу
не изменяет.

Один бобер, считался очень умным,
Он всех учил – как жить, как строить,
Как валить.
Зажиточным он был, и знать разумным,
И полон дом его и все при нем,
И дети, и жена, и даже теща,
По жизни знал, казалось, обо всем,
Но жизнь крива – все оказалось проще.
Хамелеон завелся в том лесу,
Он банк открыл и обещал такое,
Что в следущем году,
У всех и сразу втрое.
Лесной народ уже пошел толпой,
Несут заначки, в очередь гурьбой,
Не опоздать бы, ведь халява – слаще,
Бобер о дерево потерся головой,
Решил, все заложил,
К хамелеону тащит.
Тот принимает все и обещает злато,
Что через год здесь будет так богато,
Что у бобра добра, до смерти уж не надо,
Собрал, что смог, и из зеленого,
Прикинулся в араба.
Прошел уж год, а гада так и нет,
Он далеко в песках, на солнце загорает,
Тут до бобра дошло, что это был конец,
Хамелеон – он же «Хопер-Инвест»,
Вот так бывает.

Мораль для всех бобров одна,
В Хоперах не ищи добра.

Карась был молодой и полон сил,
И с каждым годом, больше наливался,
Он сети стороною обходил,
Зимою в ил по горло зарывался,
Но потихонечку спивался,
Так незаметно, даже для себя,
С утра рюмашку, к вечеру баклажку,
Навеселе потрогает червя,
Но не берет крючок в свою затяжку.
Карась хоть пил – сначала меру знал,
Но потихоньку стало замечаться,
Напьется так – себя не узнавал,
До разума его не достучаться.
И докатился и пошел в запой,
Бурлит весь пруд от пьяного соседа,
Такое выкинет по пьяне, хоть завой,
И вдруг пропал карась, и нету следа.
И все гадали – где же наш карась,
Хоть пьяница, но жалко бедолагу,
Карась по пьянке угодил на грязь,
На мелководье и попал в бодягу,
Он пьяным бил хвостом, но в жиже
никуда,
Он только цаплино привлек к себе
вниманье,
Для цапли, что карась – еда,
К еде у цапли есть всегда желанье,
Подкинула чуть вверх, открыла клюв,
Карась блеснул, на солнце отразился
И провалился, не открывши рта.

Мораль для пьяных карасей проста —
Не пей с утра.

Однажды слон, случайно обезьяне
На хвост тихонько наступил,
Ну не видал, не пил,
Что с высоты такой вообще увидишь.
Он извиненья деликатно попросил,
Бывает в жизни ненароком и обидишь.
Но в обезьяне бес другой сидел,
Она пошла на хитрый беспредел,
И будто в обморок упала.
Сама ж с прищуром наблюдала,
Реакцию слона, ждала,
А тот от удивленья дар речи потерял,
И хлопая ушами по щекам,
Как в рот воды набрал.
Он добрый был и не любил скандалов,
И не видал вообще больших нахалов.
А тут уже собралася толпа,
Свидетели нашлись,
И понеслась молва,
Что, мол, он шел по встречке
И где его права,
А обезьяна та – невиннее овечки.
Ну, в общем, суд собрался поутру,
Свидетели кивали все – угу,
И дали год слону на исправленье,
Год не тюрьмы – а исправительных
работ,
Чтоб он, призвав терпенье,
При обезьяне исполнял все порученья,
Что б той весь год – без всех забот.
И обезьяна зажила, —
То принеси банан, который выше,
То ей налей вина, то ей спляши,
То сказку расскажи,
Ну, потекла ее мозга по этой крыше.
Слон на глазах худел,
Измучен и задерган, обессилел,
Он сам по три – четыре дня не ел,
От безысходности веревочку намылил,
Пока макака в гамаке спала,
Над ней петлю на дерево закинул,
Подумал: «Вот проснется поутру,
Увидит и поймет,
Что слоник сгинул».
Но мрачный план оборван был судьбой,
Судьба распорядилась очень ловко,
Прибита на суку была подковка,
Слон в обезьянью снова влез в судьбу,
Не выдержала крепкая веревка.
Поднялся слон, а обезьяны – нет,
Покликал малость, поискал сначала,
Да и пошел искать себе обед,
Подумал, что чертовка убежала.

Мораль конечно для слона,
Когда на хвост садится сатана,
Плюнь за плечо, чтобы не стало,
Иль придави нахала.

Такая троица святая —
По лесу каждый по себе гуляя,
Их всех свела судьба,
На днище ямы для слона,
Ну, для слона то образ на медведя,
Охотники копали и не зря,
Такая собралась внизу семья,
И вот они соседи.
Кабанчик приуныл,
Пути обратно нет и кто сосед:
Волчара да лисица,
Тут в пору бы молиться,
У них и бога нет,
У тех ружье – для этих я обед.
Лиса прикинула: «Чего же я теряю,
Ну, шкуру снимут – это как пить дать,
Охотники, их мать,
Но это все потом,
А счас на парочку с волком,
Потешимся откормленным бочком,
Во погуляем!»
Волчара сразу приуныл,
Ведь жизнь одна и жалко,
Подумал и на все забил,
Пред ним ведь два подарка,
Прикинул – мяса завались,
Лиса, как за волчицу,
Набить бы брюхо поскорей,
Потом и за девицу.
Кабан нутром почуял все,
Пришло его мгновенье,
Взмолил волка: «Давай спою,
Тебе на удивленье».
Волк, приобняв лису за торс,
размяк весь в предвкушеньи,
Давай, свинья, какой вопрос,
Пусть будет и веселье.
Кабан визжал, как заводной,
Как будто уже режут,
Он стал охотничей трубой,
Завелся, будто леший,
На этот визг со всех сторон,
Охотники спешили,
Волка, лису и кабана,
Зараз всех порешили.
Волчара на последний вздох,
Подумал, лучше б я был глох,
Ну что мне не хватало,
Ведь было все, была еда,
И даже девочка была,
И тут волка не стало.