Людмила Мартьянова - Сонет Серебряного века. Сборник стихов. В 2 томах. Том 1

Вдруг голос прозвучал, как грома резкий грохот:
«Пляши, о смерть! Ликуй! Бессмертна только ты!..»
И я тонул один в разливе темноты.

Бывают дни, когда в душе усталой
Все вымерло, – как в час очарованья,
Меж черной ночью и зарею алой,
Стихает мир без тьмы и без сиянья.

В те дни нет хмеля радости удалой,
Печали нет во мне, как нет желанья,
И сказкою докучливой и вялой
Звучат уму припевы упованья.

О, если б смерть холодными устами
Моих горячих уст тогда коснулась,
Отдал бы равнодушно я лобзанье!

И даже не жалел бы в миг прощанья
О том, что жизнь моя тянулась,
Для всех ненужной, долгими годами.

Я чувствую, во мне какой-то отзвук спит;
Он разуму смешон, как детское мечтанье,
Как сказочных времен неясное преданье...
А, разуму назло, порою он звучит!

Так в раковине звон далеких волн сокрыт:
Прилива вечный гул и бури рокотанье
Меж стенок розовых слились в одно шептанье,
Но вся стихия там воскресшая шумит.

Мы слышим этот шум – нет! этот призрак
шума! —
И в душных комнатах, средь дымных городов,
К безбрежью синевы мгновенно мчится дума.

Надежды мертвые счастливейших годов,
Ваш отзвук никогда средь темных треволнений
Не призовет опять лазоревых видений!

1
К окну он подошел в мучительном сомненье;
В руке – письмо от батюшки-царя;
Но взор рассеянный стремился в отдаленье,
Где тихо теплилась вечерняя заря.

Без волн и парусов залив забыл движенье,
Серебряным щитом меж синих скал горя,
И над Везувием в лиловом отраженье,
Как тучка, дым играл отливом янтаря.

И Алексей смотрел на мягкий блеск природы,
На этот край чудес, где он узнал впервой,
Что в мире есть краса, что в жизни есть покой,

Спасенье от невзгод и счастие свободы...
Взбешен молчанием, Толстой за ним стоял
И губы до крови, томясь, себе кусал.
2
В невольном, сладком сне забылся Алексей...
И вот его опять терзает речь Толстого:
«Вернись, вернись со мной! Среди чужих людей
Позоришь ты царя, отца тебе родного:

Но кара, верь, тебя с наложницей твоей
Найдет и здесь. Вернись – и с лаской встретит снова
Он сына блудного. Простит тебе... и ей!
В письме державное на то имеешь слово».

И пред царевичем знакомый призрак встал
Как воплощенный гнев, как мщение живое...
Угрозой тайною пророчило былое:

«Не может он простить! Не для того он звал!
Нещадный, точно смерть, и грозный, как стихия,
Он не отец! Он – царь! Он – новая Россия!»
3
Но сердце жгли глаза великого виденья;
Из гордых уст не скорбь родительской мольбы,
Казалося, лилась, – гремели в них веленья,
Как роковой призыв архангельской трубы.

А он, беспомощный, привычный раб судьбы,
В те быстрые, последние мгновенья
Он не сумел хотеть – и до конца борьбы
Бессильно пал, ища минутного забвенья.

«Спаси, о господи! помилуй мя, творец!» —
Взмолился Алексей, страдальчески вздыхая,
Потом проговорил: «Я покорюсь, отец!»

И на письмо царя скатилася, сверкая,
Горючая слеза... Какой улыбкой злой,
Улыбкой палача, торжествовал Толстой!

От этих людных зал к старинной мастерской
Назад, во тьму времен, летит воображенье...
Художник там стоит в надменном упоенье,
Резец свой уронив, богиня, пред тобой.
Не нужен боле он: заключено рукой
В оковы стройных форм бесплотное виденье,
И в сердце, – где, как вихрь, носилось
вдохновенье, —
Привольно ширится восторженный покой.
Но, глядя на тебя, тот гений величавый,
Чье имя злобное рок жестоко скрыл от славы,
О, все ли счастие свое он сознавал?
Шептало ли ему пророческое чувство,
Что навсегда тобой он победил искусство,
Тобой, о красоты безгрешный идеал?

Вчера с вечернею зарей,
С последней, красной вспышкой света,
В зловещих тучах над землей
Печально умирало лето,

И осень с бледною луной
Взошла – и пел ей до рассвета,
Всю ночь в листве еще густой
Изменник-ветер песнь привета.

Сегодня в небе нет лучей,
И дождь, дождь льется безнадежно,
Как слезы скорбных матерей!

И в этой тихой мгле безбрежной,
Смотри, к краям весны мятежной
Летит станица журавлей!

Однажды пролетел по аду вихорь света, —
И ожил вечный мрак, ликуя, как слепец,
Прозревший чудом вдруг нежданный блеск
рассвета,
И стону вечному мгновенный был конец.

С улыбкой кроткою небесного привета
Пред Сатаной стоял божественный гонец
И рек: «Несчастный брат, тяжелого запрета
Снимает иго днесь вселюбящий отец.

Смирись! К ногам его, к престолу всепрощенья,
С раскаяньем твоим, как с даром, полечу,
И ад не будет ввек, не будет ввек мученья!»

Ответил Сатана со смехом: «Не хочу!»
И весь погибший люд, все жертвы искушенья
Владыке вторили со смехом: «Не хочу!»

Я – Мать Сыра Земля! Я – гроб и колыбель!
Поют мне песнь любви все голоса творенья —
Гроза, и соловей, и море, и метель,
Сливаясь в вечный хор, во славу возрожденья, —

Живит меня Перун, меня ласкает Лель;
Из недр моих к лучам и радости цветенья
Стремится тонкий злак и царственная ель,
И мне, о человек, неведомы мученья.

Неутомимая, всех любящая мать,
Могла б я всем равно в довольстве счастье дать...
И зло не я, не я, благая, породила!

Незыблемый покой усталому суля,
Для бодрого всегда надежда я и сила!
Я – гроб и колыбель! Я – Мать Сыра Земля!

Когда по вечерам меж летом и весной
Ты видишь, как в глуби лилового тумана
Зарницы ранние играют над землей,
Не верь, что это тень Перуна-великана!

Не верь! С небес тогда, в начальный час ночной,
Нисходит кроткая богиня нив, Мерцана,
К полям, где ширятся надеждой дорогой
Хлеба зеленые, как волны океана.

Она летит, летит – и край воздушных риз,
Скользя чуть-чуть по ним, легонько клонит вниз,
Как будто с ласкою, колосья молодые;

И с той поры гроза те нивы обойдет,
И град их пощадит, не тронут черви злые,
И солнце яркое до жатвы не сожжет.