Анастасия Горнунг - Упавшие зерна. Бегущие ландыши

И пусть незыблемый, как каменный ковчег,
Недосягаемый, в спокойствии и в силе,
Не Кремль красуется – досужий человек
Скликает голубей, чтоб музыки испили.

Здесь город борется, но мало силы в нём,
А волны цепкие подобны хищным стаям,
Здесь – мы в Венеции, а не в Москве живём,
В окно любуемся и воду созерцаем.

Тогда ещё закат был розов, а луна
Оранжевым плодом таилась за домами,
И смутной вышиной владела тишина,
И вышина сливалась с нами.

Исполнен музыки и страждущей тоски,
Когда душа пуста и только чувства полны,
Я набережной шёл и слушал плеск реки,
Закатом тронутые волны.

И башни древние, и дальняя гроза,
И камень, в сумраке залёгший у дороги,
И встречных девушек прозрачные глаза,
И резвых муз босые ноги.

Мы знаем, нам дана тоска
Затем, что с нею плоть покорней,
И – тщетно бьются сквозь века
В подземной судороге корни.

Продевши руки сквозь кору,
Презрев своё благополучье,
Мы прорастаем на ветру —
Обугленные ветром сучья.

Мы песни дикие поём,
И прошумим, и прожелтеем,
И только с места не сойдём,
Соискушаемые змеем.

И в тёмный смысл добра и зла
Впиваясь острыми зубами,
Мы видим – влага потекла,
Но задержалась меж губами.

И чёрных яблок естество,
И чёрных листьев трепетанье —
Мы сохраняем для того,
Кто наше чует прорастанье.

Кто не забыл, что тайный сок
Всегда поит слепые корни,
Что им – и горький дух высок,
И низменная плоть покорней.

Шумят деревья и подчас
К земле печально ветви клонят,
Как будто в этот смутный час
Своё спокойствие хоронят.

Вой, ветер! Радуйся и вой!
Пляши в дымящихся просторах —
Природы голос кочевой
На деревенских косогорах.

И чёрных пашнях опьянясь
Весёлым обмороком бега,
Приветствуй солнечную грязь,
Ещё набухшую от снега!

Как бы мечтая – пусть о нём —
Но зеленея сквозь мечтанья,
Висят на воздухе пустом
Берёз плакучих очертанья.

И в праздном отдыхе влачась,
И им сочувствуя, и маю,
Я в этот сумеречный час
Зелёным жалобам внимаю.

Природа чувственна, но, мужествуя, Смерть
К себе склонила лик Тавриды,
Довлеет вечности – и каменная твердь,
И гробовые пирамиды.

Тая свидетельство о сумрачной борьбе,
Залегшей в пропасти глухие,
Здесь камни говорят молчаньем о судьбе,
Испепеляющей стихии.

Здесь солнце гневное не пощадило гор,
И их пустые склоны – наги,
И ветер носится со дна сухих озёр
В стоячий холод мертвой влаги.

И нет косматых пальм – для них был строгим суд,
И их краса давно изъята,
Теперь кустарники корявые растут
В объятьях желтого заката.

А эти крепости и груды кирпичей,
Бред генуэзских капитанов…
Но звёзды падают в соленый мрак ночей
И в жерло вымерших вулканов.

Но киммерийским дням давно утерян счёт,
И вот года покрылись пылью,
И времени песок медлительный течёт
Над героическою былью.

И крепко я люблю – и этот скудный рай
И аскетическую сушу.
О, как воспитывать он может, мертвый край,
Живую человечью душу.

Без собеседника, зато*
Лишь с одиночеством как с другом,
И так, что творчество влито
В пустую душу злым недугом,

И нa зло праздному уму —
Мы видим жизнь за смертным ложем
И мыслим только потому,
Что сердцем чувствовать не можем.

Из девяти – одной служа,
На севере, в ночи, в порошу,
Сквозь огнь войны и мятежа,
Неся свою святую ношу,

Еще с порога первых дней
Приняв скупой судьбы подарки
И плоть оставив, чтоб о ней
Заботились слепые парки,

И чуть разматывая нить,
Но жизнь украв у лихолетья —
Не сладко ль путнику вступить
На грань пятидесятилетия?

Приветлива, но не грустна
Без полдня, без весны, без юга,
Босая, ходит с ним одна
Простоволосая подруга.

И старый посох, верный друг,
Взращен в лесах Гиперборея,
Украсился цветами вдруг,
И тем душистей, чем старее.

Не с ними ль до конца идти,
До дна испить святой отравы,
Храня и в сумерках пути
Высокий дар негромкой славы.

В голубой колодец дня
Изошло огнем светило.
Солнце, солнце, ты меня
Тяжким зноем напоило.

Спелым яблоком загар
Охватил сухую кожу,
Обмороком чёрных чар
Чадный день склонился к ложу.

Там, за лесом, в облака —
В пышно-розовые грозди
Ржавой памятью тоска
Заколачивает гвозди.

А пылающая твердь
Все прозрачней от сгоранья —
Разве это только смерть? —
Это праздник умиранья!

Я задыхаюсь. Воздух раскалён.
Глухой огонь охватывает тело,
Гнетёт мой дух. Но углем тлеет он,
Кипит водой, и мукам нет предела.

И мысль кипит, и всё наедине
В самом себе мятётся чёрный разум,
И света ждёт, и бредит в тяжком сне,
И сквозь себя прозревшим смотрит глазом.

В те дни, когда одним пожаром
Дышала огненная твердь,
Мы счастья ждали, но недаром
Взамен ему явилась смерть.

И каждый вечер, страж суровый,
Пути грядущего храня,
Бесплодным падал шар багровый
На пепел траурного дня.

И с каждым шагом только круче
Вился по камню путь кривой,
И бились вороны, и тучи
Неслись над самой головой.

Тогда, разбив одним ударом
Судьбу, как узел, пополам,
Покорствуя суровым ларам,
Явившимся из мрака нам,

Постигли мы, не вняв напеву,
Которому внимала плоть,
Что суждено святому гневу
Наш грешный пламень побороть.

Скрипело дерево в лесу,
Сломавшись на юру,
Про горькую свою красу
И трепетало на весу,
Бессвязно, как в жару.

И по глубоким колеям
Меж рытвин глинистых и ям
Вприпрыжку лошадь шла,
Телега будто мстила нам —
В колдобинах трясла.

И лёжа навзничь на доске
С дубовой веточкой в руке,
Нечёсан, неумыт,
Я слушал ветер вдалеке
И рядом – стук копыт.